казался этот час

нечерно-голубой,

то звонко вдалеке

то приглушенно рядом

светлел его чугун,

не узнанный собой;

и правда: отражен

рекою слишком хладной

и слишком в этот раз

и слишком в эту ночь,

он оторвать не мог

зияющего взгляда

от этого стиха,

зиявшего точь-в-точь

светлее стольких вод —

полуночное слово!

и лишь фонарный плеск

неслышнее его.

все чудится всему,

здесь ангел замурован,

иль эти два крыла —

тень навсего-всего?

прелестное дитя,

когда вопрос неслышен,

то крылья — не ответ,

а лишь случайный звук,

сквозь огненную толщь

прозрачно холод дышит,

не ведая воды

невызволенных мук,

а время наготу —

свою и всех созвездий —

так медленно спешит

за башнями укрыть,

что только облака,

да ангел неизвестный

багрово доживут

до утренней поры

слова то звонко, то никак

осенний смысл разъединяли:

небес заоблачный чердак

набит неконченными днями.

а ветер, вместо крыш железных,

срывал железные места —

покуда ливни с неба слезут,

чтоб встать у древнего моста.

по обе стороны его

два ливня каменно устанут,

чтобы не вспомнить ничего,

уйдя в ноябрьские страны

о, туча, ты уже уходишь,

твой путь вечерне-серебрист,

ты даже запад не находишь —

там, где осенний дремлет лист,

ты даже завтрашнего края

небес и выступивших стен

коснулась, облачно не зная

о злато-огненном кресте.

не оттого ль, что миг тогдашний

был на два ливня рассечен,

часы на вспыхивавшей башне

чуждались каменных времен?

вдруг ни один из дней

совсем не стал осенним,

лишь ночи иногда

светились, как сентябрь,

и долгих фонарей

струящиеся тени

входили то в листву

то лишь в самих себя,

да ветер никакой —

или почти восточный —

срывал последний хлад

с темнеющих ветвей,

как будто не чугун,

а сама ночь не хочет,

чтоб призраком оград

он сталкивался с ней,

да медленная кровь

с ее неспешным цветом,

да черная река

с ее неспешным днем,