включил погромче. Передавали новости. Последнее сообщение заставило Деснина прислушаться: «Вчера вечером на окраине Москвы произошла крупная разборка между двумя преступными группировками. В перестрелке погибли не менее двух десятков вооруженных бандитов. Ведется следствие, однако уже сейчас известно, что конфликт вспыхнул из-за недавнего взрыва в подземном переходе московского метрополитена».

— Вован, — выдохнул Деснин.

— Чего? — не понял Скипидарыч.

— Я должен был там быть… Блядь, и что у вас здесь за херня твориться?!

— Вот, а я тебе о чем, а?

Скипидарыч вновь принялся рассуждать, но Деснин не слушал его. Он силился вспомнить, что же произошло вчера. Башка ужасно трещала, должно быть от того пойла, которое притащил ночью Скипидарыч «для снятия стресса». «Двойное убийство, — наконец промелькнуло в мозгу. — Но было еще что-то…» И тут Деснин вспомнил сцену в церкви. Прежняя злость на Скипидарыча вновь забурлила. Деснин уже почти рванулся, чтобы придушить этого гнусного провокатора, но сдержался. Скипидарыч наконец-то замолчал и сидел на табуретке, уставившись в красный угол.

Деснин проследил за его взглядом и поразился. Нет, не на иконы — они были довольно заурядной работы и особой ценности не представляли — поразило Деснина то, что рядом с иконами стояло красное знамя. Странно было видеть этот символ коммунизма в таком месте. Лишь при более внимательном рассмотрении Деснин заметил, что серп и молот старательно замазаны красной краской, а на древко вместо тех же серпа и молота был приделан металлический крест.

— Это я недавно поставил, — кивнул на знамя Скипидарыч. — Удивляешься? А нечему удивляться-то. Неспроста оно здесь стоит. Покуда была советская власть, не любил я коммуняк, честное слово. И за то, что церкви рушили, и за атеизм их государственный с материализмом. Но все познается в сравнении. Что значат коммунистический материализм и атеизм в сравнении с капиталистическим?.. Вот и понял я, что это — не просто красная тряпка — это хоругвь была, как и положено красная, только без лика Спасителя. Без него последнее войско Христово, само не зная, что оно таковым является, боролось с сатаной капитала. Маркс, хоть и не люблю я его, но иногда прямо в точку бил: «Человечество всегда зависело от экономики. Коммунизм есть освобождение человека от экономики, подчинение ее ему». То бишь коммунизм есть победа над дьяволом капитала. Когда мы этот коммунизм строили, перескочить хотели через царство Антихриста, да не вышло, едрень фень. Россия была последней преградой на пути господства сатаны, то есть всемирной капитализации. Потому что русская идея — борьба с сатаной капитала. Да чего там, сам Христос был первый социалист и корень зла видел в капитале, так то вот.

Скипидарыч подошел к знамени, разгладил его.

— На помойке нашел, — пояснил он. — Из сельсовета выкинули. Правильно, потому что проиграли войну, едрень фень. Россия вместе с Союзом пала, помогли упасть, царство сатаны настало. Еще в пятнадцатом веке считали, что конец света будет в 1992 году то есть в 7000 год со дня сотворения мира история закончится. Даже календари дольше этой даты не составляли. А что случилось в девяносто втором? СССР развалили. Вот и началось светопреставление. Ну а все беды России за семьдесят лет противостояния капитализму — козни сатаны, у которого она стояла словно кость поперек горла. Только оттого, что скинули со знамени Спасителя и повержены мы теперь Антихристом. Эх, кабы со Христом были, так мы бы им еще всем показали! Не вышло… Да и не только в этом дело. Запад влекут наши богатства, а чтобы добраться до них, нужно если не убить, то растлить, обездушить наш народ, установить мир чистогана. План Даллеса в действии. Ты знаешь, что…

— Э, э! И так хреново, ты еще тут со своей философией. Заткнись, а! — не выдержал больше Деснин.

Но Скипидарыч не слышал и продолжал говорить глядя в угол:

— Кабы надежда была, что все уляжется, успокоится, вся эта муть сойдет. Так нет ее. Не выдюжили, проморгали Россию. Всеобщий раздрай и никакого просвета не видать. Да и Родины уж больше нет. Государство только и плюет в душу. Всю Россию изнасильничали. И внушают, что мы хуже всех и ни на что не способные. Даже слово Россия произнести не могут, одно только трындят: эта страна. Да еще с презрением каким-то. Нет, измельчал народец ныне. С таким кашу не сваришь. Не поднимется Россия более, не возродится заново. Да и кому поднимать? Раньше хоть был культ личности, а теперь культ наличности. На таких ценностях далеко не уедешь, едрень фень. А к чему и жить тогда? Смотреть на все эту мразь? Нет уж, довольно. И почему только раньше Бог не прибрал? Что за наказание такое? Ох, сердце засосало. Таблетку бы выпить. Да нет таблеток от безысходности.

— Уж да, таблетка не помешала бы, — зацепился за последнюю мысль Деснин. — Ты лучше скажи, чем меня вчера напоил, гад?

— Так это, Глафире-то уже ни к чему, вот я и взял полторашку стресс снять.

— Это то самое пойло? Понятно, почему у всех крышу сорвало. У меня у самого не на месте.

— Так на курином помете настояно, чтобы совсем уж… А с утра средство только одно — клин клином. Только вот в райцентр идти придется: у нас все точки позакрывали после вчерашнего, и не допросишься. А у меня тоже башка-то не на месте, надо бы…

— А, — махнул рукой Деснин. — Алканоид ты, Скипидарыч. Все других ругаешь, а сам хлещешь.

— Да, пью я. Но пью ж ведь не просто так. Пью я с горя. У меня, так сказать, разумный алкоголизм. Я — идейный алкоголик. Я живу во враждебном мне обществе и так выражаю свой протест против него. Жить трезвым при такой жизни — уже подвиг, но я не герой. Я…

— Все, все, — оборвал его Деснин, — Хрен с тобой, идём.

Деревня словно вымерла после вчерашнего побоища и выглядела теперь довольно мрачно. Даже «разбирателей» не было видно и слышно.

— Да и делать еще что, кроме как пить? В ящик пялиться? — заговорил Скипидарыч. — Вон в городе единственную библиотеку в кабак переделывают, едрень фень. А я ведь туда через день ходил, все газеты с журналами читал. Теперь там только этикетки на бутылках и почитаешь. А Никодим меня и таким принял. И не пил я при нем. Почти. Так, иногда. А сейчас все под откос. Стой, — хлопнул Скипидарыч себя по лбу. — А ведь сегодня именины у Никодима-то… были бы. Давай зайдем к нему.

Лампадку на могиле все же задуло. Деснин присел, снял стекло, чиркнул зажигалкой, да так и остался сидеть на корточках, глядя на огонек.

— Я ведь его, Никодима-то, ещё с детства своего помню, — заговорил Скипидарыч. — Он ведь нездешний. Пришёл откуда-то. Тогда как раз очередную безбожную пятилетку провозгласили. Попа местного да дьячка в лагеря отправили — так они там и сгинули. Храм тоже взорвать хотели. Вот как раз тогда, говорят, Никодим и пришёл. Ни разрушить, ни разграбить не дал, смог как-то повлиять. Даже службы потихоньку возобновил — это тогда-то! И странно — никто его не трогал. Было в нём что-то такое… Словами не передашь. Ну ты и сам знаешь… Хм, тогда, когда церковь под запретом была — выжил как-то, а сейчас… На нынешних не повлияешь, будь хоть трижды святой. Видать, что-то внутри у всех совсем повредилось. Ампутировали душу, как твой Аббат говорит — не на что просто влиять. Ведь когда еще Никодим жив был, грабанули церковь-то. Восемнадцатого века храм. Две мировые войны простоял, большевиков пережил, а тут… Тогда-то Никодим совсем и поник, стал на себя не похож. Э-эх, — вздохнул Скипидарыч, — знать семена при дороге упали, да в тернии.

— А я ведь тоже грабить лез, — вдруг вырвалось у Деснина.

— Чего? — не понял Скипидарыч.

— Ладно, — поднялся Деснин. — Идем, как-нибудь расскажу.

— Видел бы Никодим, что теперь творится, — говорил по пути Скипидарыч.

— Особенно в церкви.

— А что там? — осторожно спросил Скипидарыч, благоразумно отступив на пару шагов — он помнил вчерашнюю реакцию Деснина.

— Да дался ты мне, — горько усмехнулся Деснин, заметив отступление. — Казел ты, Скипидарыч, вот и все. А в церкви…

Деснин вкратце рассказал увиденное вчера. Скипидарыч, выслушав, произнес:

— Н-да, едрень фень. Я всегда знал, что этот Пафнутий далеко не соответствует роду своей деятельности. Но чтоб до такого дойти… «Неблагочестивый священник — все равно что больной врач. Душа