Итак, то, что можно было предвидеть, но невозможно предотвратить, все-таки свершилось. Фрида его бросила. Вряд ли окончательно, не настолько все скверно, Фриду, пожалуй, еще можно вернуть, просто она легко поддается посторонним влияниям, а особенно влиянию этих гнид помощников, которые считали положение Фриды сродни собственному, и теперь, раз уж сами уволились, подбили уйти и ее; однако стоит К. к ней явиться, напомнить обо всем, что говорит в его пользу, и она со слезами раскаяния бросится ему на шею, особенно если он, допустим, сумеет оправдать свой визит к сестрам каким-нибудь успехом, которым он им обязан. Но несмотря на все резоны, коими он в отношении Фриды себя успокаивал, на душе у него спокойно не было. Ведь только что он перед Ольгой Фриду расхваливал, своей единственной опорой называл, а опора вон какая непрочная оказалась, не понадобилось даже могущественной руки сверху, чтобы Фриду у К. увести, достаточно было этого не слишком аппетитного помощника, этой странной дряблой плоти, которая даже не производит впечатление вполне живой.

Иеремия от него уже удалялся, но К. кликнул его назад.

— Иеремия, — сказал он, — буду с тобой вполне откровенен, ответь и ты мне честно на один вопрос. Я тебе больше не господин, ты мне не слуга, чему не только ты рад, но и я тоже, причин обманывать друг друга у нас теперь нету. Видишь, прямо на твоих глазах я ломаю эту розгу, вообще-то для тебя предназначавшуюся, ведь дорожку через сад я не потому выбрал, что тебя боялся, а чтобы тебя врасплох застигнуть и хорошенько розгой этой проучить. Ну так ты и за это не обижайся, это все в прошлом; будь ты не навязанный мне властями слуга, а просто мой знакомый, мы бы наверняка отлично поладили, правда, твой вид иногда меня как-то с толку сбивает. Так мы и сейчас поладить можем, если раньше упустили это сделать.

— Ты считаешь? — спросил помощник, от души зевнув и потирая усталые глаза. — Я, конечно, мог бы и подробнее тебе все дело растолковать, да времени нету, мне к Фриде надо, крошка и без того меня заждалась, она еще на службу не заступила, я уговорил трактирщика — она-то, не иначе чтобы забыться, рвалась сразу на работу идти — дать ей еще немного времени для передышки, так мы хотя бы эти пару деньков вместе пробудем. А что до предложения твоего, у меня, конечно, никакого повода нет тебе врать, но и доверять тебе особых резонов нету. Я ведь не ты, со мной все иначе обстоит. Пока я состоял при тебе на службе, ты, конечно, был для меня очень важная шишка, не из-за каких-то особых твоих заслуг, а в силу моего служебного положения, и я бы для тебя все сделал, что твоей душе угодно, но теперь — теперь ты мне совершенно безразличен. И что ты розгу ломаешь, нисколько меня не трогает, только напоминает, какой грубый господин мне достался, меньше всего подобными ухватками можно меня к себе расположить.

— Ты говоришь так, будто совершенно уверен, что тебе никогда уже не придется меня бояться. А ведь это совсем не верно. Тебя, скорей всего, от службы, а значит, и от меня, вообще еще не освободили, здесь такие дела столь быстро не делаются…

— Иной раз делаются и куда быстрей, — бросил Иеремия.

— Иной раз да, — отвечал К., — но ничто не указывает, что на сей раз именно так и будет, по крайней мере ни у тебя, ни у меня письменного решения на руках пока нету. Дело еще только в производстве, и я пока не пустил в ход свои связи, чтобы в него вмешаться, но сделаю это непременно. На случай неблагоприятного для тебя исхода ты не особенно старался заручиться благосклонностью хозяина, и розгу, пожалуй, я поторопился ломать. А Фриду ты у меня хотя и увел и по такому случаю прямо пыжишься от гордости, однако при всем уважении к твоей особе, которое у меня осталось, пусть ты и отказываешься теперь меня уважать, нескольких слов между мной и Фридой будет достаточно, чтобы порвать все путы лжи, которыми ты ее окрутил. Только ложью ты мог ее против меня настроить.

— Не пугают меня твои угрозы, — отвечал Иеремия. — Ты ведь вовсе не хочешь держать меня в помощниках, как помощника ты меня боишься, ты вообще боишься помощников, ты и беднягу Артура только из страха избил.

— Возможно, — сказал К., — и что, ему от этого меньше больно было? Возможно, я и на тебе еще не раз свой страх таким манером захочу выместить. Как увижу, что служба помощника тебе не в радость, так для меня, невзирая на все страхи, особым удовольствием будет тебя к ней приохотить. Мало этого, я теперь все силы приложу, чтобы тебя одного, без Артура, к себе заполучить и уделять тебе куда больше внимания, чем прежде.

— Неужто ты думаешь, — спросил Иеремия, — будто я хоть чуточку всего этого боюсь?

— Думаю, да, — отвечал К., — думаю, немножко боишься, а если ума у тебя хватает, то даже очень сильно боишься. Иначе почему бы тебе давным-давно к Фриде не уйти? Скажи, ты хоть любишь ее?

— Что значит «любишь»? — протянул Иеремия. — Она девушка умная, добрая, бывшая возлюбленная Кламма, значит, в любом случае уважением будет пользоваться. И если она беспрерывно просит ее от тебя избавить, почему бы мне ей такое одолжение не сделать, тем более и тебе я этим никакого вреда не причиню, коли ты с треклятыми Варнавиными девками тешишься.

— Вот теперь я вижу твой страх, — сказал К., — жалкий, подленький страх, вон ты и меня своим враньем запутать норовишь. Фрида об одном только просила — от взбесившихся помощников ее избавить, от похоти их кобелиной, а у меня, к сожалению, времени не хватило ее просьбу до конца исполнить, вот теперь я за свое упущение и расплачиваюсь.

— Господин землемер! Господин землемер! — разнеслось вдруг по улице. Это был Варнава. Он подбежал, запыхавшись, но поклониться не забыл. — Мне все удалось! — выпалил он.

— Что удалось? — спросил К. — Ты доложил Кламму мою просьбу?

— Нет, это не вышло, — отвечал Варнава, — я очень старался, но никакой возможности не было, я и так вперед протиснулся, весь день без разрешения возле самой конторки простоял, настолько близко, что один из писарей, которому я свет застил, меня однажды попросту отпихнул, а когда Кламм глаза поднимал, давал о себе знать поднятием руки, что вообще-то запрещено, и в канцелярии дольше всех оставался, там никого уже не было, одни слуги да я, мне даже посчастливилось напоследок Кламма еще раз увидеть, но оказалось, он не ради меня вернулся, а только быстро что-то в книге посмотреть, и тотчас снова ушел, в конце концов, поскольку я все с места не двигался, кто-то из слуг меня чуть ли не метлой выпроводил. Я тебе все это докладываю, чтобы ты не ругал меня за нерадивость, как в прошлый раз.

— Что мне проку, Варнава, от твоих стараний, — сказал К., — если успеха они не приносят.

— Так я добился успеха! — воскликнул Варнава. — Только я из своей канцелярии вышел — я эту канцелярию своей называю, — вдруг вижу, из глубины коридора медленно господин какой-то выходит, больше-то никого вокруг нету, да и поздно уже очень, но я решил, что его дождусь, вроде как и предлог подходящий остаться, будь моя воля, я бы вообще оттуда не уходил, лишь бы тебе плохих известий не приносить. Но оказалось, очень даже стоило его подождать, потому что это был Эрлангер. Ты не знаешь Эрлангера? Он один из первых секретарей Кламма. Тщедушный, маленький такой господин, еще и прихрамывает немного. Он сразу меня узнал, он вообще своей памятью и знанием людей славится, только брови сдвинет — и мигом вспомнит человека, пусть прежде и в глаза его не видал, только слышал о нем или читал, меня-то, к примеру, он вряд ли вообще когда-нибудь видел. Но, хотя он каждого сразу узнает, он сначала все равно для верности спросит, будто сомневается. «Ты случайно не Варнава?» — так он ко мне обратился. А потом сразу спросил: «Ты ведь знаешь землемера, не так ли?» И тут же говорит: «Это очень кстати. Я сейчас в „Господское подворье” отправляюсь. Пусть землемер ко мне наведается. Я в пятнадцатом номере остановлюсь. Только пусть сразу приходит. У меня там несколько деловых встреч, а завтра в пять утра я обратно уезжаю. Скажи ему, мне очень нужно с ним переговорить».

Тут Иеремия внезапно сорвался с места и пустился наутек. Варнава, который прежде от волнения едва его заметил, весьма удивился:

— Куда это он?

— К Эрлангеру раньше меня поспеть хочет, — бросил К., кинулся вслед за Иеремией, нагнал его, обхватил, повис на нем. — Неужто тоска по Фриде тебя так обуяла? Нет, дружок, я не меньше твоего стосковался, давай-ка вместе пойдем, в ногу.

Перед темным зданием «Господского подворья» уже столпилась кучка мужиков, двое-трое принесли с собой фонари, благодаря чему можно было различить и кое-какие лица. К. обнаружил лишь одного