важны. Возможным объяснением этих загадок может быть следующее: Бруно основал в Германии какую-то герметическую секту ('джорданистов', о которых упоминается в материалах процесса Бруно), и эти рисунки составляли символику секты. Возможно, и имеющимися на некоторых схемах буквами зашифрованы какие- то сообщения. Поражает обилие звезд на схемах. А в произведении 'против математиков' Бруно дал звезде значение 'любовь'[71].
Третья латинская поэма, изданная во Франкфурте, – 'О монаде, числе и фигуре'[72] – посвящена числам и их значениям: она начинает с монады (единицы), переходит к двум, к трем и т.д. Как давно было отмечено[73], в основе поэмы – главы 'Тайной философии' Корнелия Агриппы, посвященные этим числам[74]. Но Бруно вносит свои изменения. Агриппа, оставаясь, по крайней мере внешне, в ортодоксальной традиции христианских магов, дает числам христианские (тринитарные), псевдо-дионисиевы и кабалистические значения. Бруно от них отказывается, и его числа становятся чисто 'египетскими', или герметическими, или пифагорейскими. То есть в нумерологии Бруно видна та же эволюция, которую мы наблюдали в 'Изгнании…' или 'Героическом энтузиазме' – то смещение акцентов, при котором герметико-египетская линия становится господствующей.
Каждому числу Агриппа придает ряд значений разного уровня. Например, в ряду для тройки[75] высший, или архетипический, смысл – это трехбуквенное (на еврейском языке) имя Бога, означающее Отца, Сына и Святого Духа – христианскую Троицу. В умопостигаемом мире это число означает три иерархии ангелов, то есть девять чинов Псевдо-Дионисия, сгруппированных по три и символизирующих Троицу. В небесном мире тройка относится к трем четверицам знаков (зодиака), к трем четверицам домов (гороскопа), и к трем троичностям; в мире элементов она выступает как три степени элементов; в малом мире – то есть в микрокосме или человеке – она относится к трем главным частям человеческого тела: голова, грудь, живот. В загробном мире она выступает как три адские фурии, трое загробных судей и три степени вечных кар.
А глава о тройке в поэме Бруно не содержит ни слова о Троице; [высшая] тройка здесь – это Ум, Разум, Любовь, что можно выразить и другими триадами, например: Истина, Красота, Благость, или Три Грации. Есть и вариант Единство, Истина, Благость. А иллюстрирует тройку схема с тремя солнцами (илл. 14в), которые соответствуют Жизни, Разуму (который можно сопоставить со Словом), Порождению, находящимся в трехцветной радуге[76]. Я очень кратко изложила рассуждения Бруно о тройке, но и этого достаточно, чтобы стало ясно: в отличие от Агриппы, Бруно придает троичности не христианский смысл, а только неоплатонический или герметический.
Правильным порядком при анализе нумерологии Бруно был бы такой: сперва основательно разобраться в соответствующих главах Агриппы; затем тщательно сопоставить их с поэмой Бруно 'О монаде'; а затем обратиться к тексту Роберта Фладда о 'Божественных Числах'[77]. Фладд разбирает числа и их значения по тому же методу и в тех же категориях 'макрокосм-микрокосм', что и Бруно, но он вернулся к христианской интерпретации триады 'Ум, Разум-Слово, Душа мира' как символа христианской Троицы. Фладд вспоминает Гермеса Трисмегиста, перед которым преклоняется, через каждое слово, но Троица, ангелы, кабализм снова заняли подобающее им место в практике и теории христианского мага. Проанализированная в таком ряду, помещенная между Агриппой и Фладдом, нумерология Бруно ясно обнаруживает всю свою эксцентричность, которая – как и его позиция по отношению к ренессансной магии в целом – определяется тем, что он отказался от христианской интерпретации герметических текстов в пользу всеобъемлющего 'египетского' понимания.
Примечательная черта поэмы 'О монаде' – то, как Бруно использует некромантический комментарий Чекко д'Асколи к 'Сфере' Сакробоско. Как я предположила выше[78], заглавие своей книги по магической мнемонике, 'О тенях идей', изданной во время его первого пребывания в Париже, Бруно взял у Чекко, который упоминает книгу Соломона с таким названием. В 'Монаде' из Чекко приводятся длинные цитаты и сам Чекко назван по имени – 'Ciccus Asculanus (tempus lucis nactus)' ['Циккус Аскуланус (достигший времени света)'][79]: по эпитету видно, как высоко ставил Бруно некроманта, сожженного инквизицией в 1327 году. Самая длинная цитата из Чекко приведена по поводу числа десять – числа сефирот. Бруно говорит о сефирот, а потом описывает чины демонов или духов, иерархии которых можно созерцать в пересекающихся окружностях. 'Они (чины демонов) созерцаются в пересечении окружностей, как говорит Астофон в книге о звездчатых минералах. О, сколь велика, говорит он, сила пересечения окружностей'[80]. Это цитата из Чекко, цитирующего Астофона, о котором нигде больше не упоминается и которого, вероятно, Чекко сам выдумал[81]. Становится понятно, почему пересекающиеся окружности занимают такое видное место в схемах, которыми Бруно изображает герметическую троицу (илл. 11а, б, в), да и в других схемах в разных своих произведениях. Бруно уделяет много внимания и демону Флорону, которого, согласно Чекко, Соломон в книге 'О тенях' называет правителем Севера. Флорона можно вызвать с помощью магических зеркал, и раньше он, видимо, принадлежал чину херувимов. Все это Бруно повторяет за Чекко[82].
Это именно тот тип магии, который Пико усердно вытеснял и подавлял, вводя практическую кабалу – новый, безопасный, культурный способ общения с ангелами. Возврат Бруно к полномасштабному 'египтянству' означал и возвращение к старомодным, откровенно 'демонским' процедурам. Последняя иллюстрация в 'Монаде' (илл. 14г)[83] – это наклоненный треугольник, с тремя странными завитками, похожими на червей, с трех сторон. Я склонна думать, что так Бруно мог изобразить 'сцепления' с демонами. В одной из иллюстраций к 'Тезисам против математиков' (илл. 13б)[84] тоже есть такой же завиток.
А теперь вспомните, как вызывали духов Джон Ди и Келли – как боялись они любого соприкосновения с демонами и как старались вступать в контакт только с благими и святыми ангелами. Вспомните глубокое благочестие Пико. Кажется, что даже Агриппа пришел бы от магии Бруно в ужас.
Я полагаю, что безумные схемы в произведениях Бруно – это и есть его 'наука'. Вспомним, что в 'Тридцати печатях' он называет четырех наставников в религии – Любовь, Магия, Искусство, Наука. Искусством, я думаю, он называет свою совершенно нетрадиционную версию искусства Луллия. Давая определение 'Науке', он говорит, что Пифагор и Платон умели сообщать глубокие и трудные истины математическими средствами. Это стандартное пифагорейское – или символическое – отношение к числу. Но далее он говорит, что между 'математическими' и физическими вещами есть место, куда можно привлечь естественные силы вещей, как это делают маги. Об этом свидетельствуют Гераклит, Эпикур, Синезий, Прокл, к этому часто прибегают некроманты[85] (обратите внимание, в какую странную компанию Бруно помещает Эпикура).
Ни пифагорейская числовая символика, ни 'научное' использование числа не являются той 'истинной искусственной магией', которая способна изготавливать механических голубей и раков. Бруно не имеет никакого отношения к развитию математики и механики. Он скорее реакционер, который хотел бы вернуть
