облик мы можем созерцать только в его следствиях и следах[15] .
'Древние богословы', продолжает Бруно, Отцом называли ум (mens), который порождает разум, или Сына, между которыми существует fulgor – свет, или любовь. Поэтому в Отце можно созерцать сущность сущностей; в Сыне – красоту и любовь порождения; в свете – дух, проницающий и живящий всяческая[16]. Триаду можно представить так: 'pater, mens; filium, verbum; et per verbum universa sunt producta' ['отец, ум; сына, слово; а через слово все произведено'][17]. Из Ума (Mens) происходит Разум (Intellectus); из Разума происходит Любовь (Affectus). Ум восседает надо всем; Разум все видит и распределяет; любовь все творит и располагает. Любовь одновременно есть свет (fulgor), который все наполняет и во всем присутствует. Потому он и зовется 'душа мира' (anima mundi) и 'дух всего' (spiritus universorum), и это его имел в виду Вергилий, когда говорил, что 'все питает душа' (spiritus intus alit)[18].
Произошло, по-видимому, следующее. Бруно взял свою триаду из Герметического свода, где часто говорится об Уме-Отце, о 'Сыне Божием' как об исходящем от Него Слове, и о свете, или духе, или душе мира[19]. Эти представления, истолкованные Фичино – с опорой на авторитет Лактанция – как предсказание или преобразование христианской Троицы, лежат в самом центре христианского неоплатонизма Фичино, терминологию которого Бруно часто здесь воспроизводит. Но он – 'египтянин' – отвергает христианское толкование и возвращается к герметическому гностицизму.
После 'неизобразимых' идут 'изобразимые' – магические внутренние статуи.
Первое место занимает статуя Аполлона, или монада. Он стоит на колеснице, знаменуя абсолютную единицу; он обнажен, знаменуя простоту единицы; постоянство и нетленность его лучей знаменуют единую чистую истину. Летящая перед его лицом ворона знаменует единственность посредством отрицания множественности. Он означает один род, поскольку освещает все светила; один вид – поскольку освещает двенадцать знаков зодиака; одно число – посредством Льва, который – его знак; одно собрание – посредством хора Муз, которыми он предводительствует; одну гармонию, или созвучие, одно согласие многих голосов обозначено лирой Аполлона, которая зовется дух вселенной[20].
Это похоже на вполне стандартную статую Аполлона, но на ее магическую или талисманную природу указывают некоторые детали – например, летящая перед лицом Аполлона 'одна ворона' напоминает о талисмане с вороной, который использовал Фичино[21].
Статуя Сатурна, или Начала, построена по схожим принципам; перед нами традиционный старик с косой; в его колесницу запряжены олени, как и магическом образе Сатурна в 'Тенях идей' Бруно[22].
Среди статуй есть Прометей, Вулкан, Фетида, Стрелец, Гора Олимп, Целий, Демогоргон, Минерва (это важная статуя, поскольку она олицетворяет 'экстаз' или 'своего рода сложение человеческого разума и божественной или демонической разумности'[23]), Венера, Стрела Купидона (эта статуя связана с образным рядом 'Героического энтузиазма') и Эон. Порядок статуй обусловлен не астрологией, а порядком понятий.
В этом поразительном сочинении, наверно, лучше, чем в любом другом, видно, как Бруно перенес египетскую религию с ее магическими статуями внутрь, в воображение. Это не внешний культ с храмами и обрядами, а культ внутренний. Внутренний или индивидуальный характер герметизма виден и в самих герметических текстах, которые всегда говорят о внутреннем (то есть в сотворенном по образу творца уме человека) отражении божественной вселенной как о стержне религиозного опыта. И 'Тридцать статуй' демонстрируют, что свою философию бесконечной вселенной и бесчисленных миров, которую мы выше назвали развитием гнозиса, Бруно действительно понимает в герметическом духе. Эта бесконечная вселенная, подобно космосу в герметизме, должна отражаться в уме и стать внутренним духовным опытом, утоляя бесконечную потребность души в бесконечном.
Таким образом, хотя преподаватель Виттенбергского университета и не написал 'Изгнания…' или 'Героического энтузиазма', он интенсивно занимался той внутренней жизнью души и той внутренней образностью, которые сообщили этим произведениям их энергию.
Расставаясь с Виттенбергским университетом, Бруно произнес прочувствованную 'Прощальную речь' ('Огайо valedictoria')[24]. Собранию докторов он сказал, что, в отличие от Париса, из трех богинь он выбрал Минерву. Увидеть Минерву – значит ослепнуть, стяжать от нее мудрость – значить стать глупцом, ибо она – София, сама Мудрость, прекрасная, как Луна, огромная, как Солнце, грозная, как воинский строй, чистая, поскольку ее не может коснуться ничто нечистое, достойная, поскольку являет образ самой благости, всесильная, поскольку будучи одна способна совершать все, добрая, поскольку посещает посвященные ей народы и делает людей друзьями Богу и пророкам.
Ее я возлюбил и взыскал от юности моей, и пожелал себе в жены, и стал почитателем ее красоты… и молился, чтобы она сошла и обитала со мной, и трудилась со мной, чтобы я познал, чего лишен и что угодно Богу: ибо она знает и понимает, и поведет меня в моих трудах, и не оставит меня попечением[25].
В этой речи приведена та генеалогия мудрости, которую мы процитировали выше; а список немецких строителей храма мудрости завершается пышным панегириком Мартину Лютеру – неизбежным при обращении к университету Лютера[26].
В эту великолепную речь Бруно вставил и упоминание о Боге-отце, который есть Ум, пребывающий в неприступном свете, но видимый в своих тенях и следах, в бесконечной вселенной и бесчисленных мирах, а в завершение предположил, что именно в Виттенберге, куда все народы стекаются в поисках истины, истина и будет обретена[27]. Точно так же он предполагал, что истина будет обретена в Англии, где среди нимф Темзы открывалась чаша[28].
В доносе инквизиции Мочениго пишет, что Бруно говорил, что намерен стать основателем новой секты под названием 'Новая философия'[29]. Другие свидетели подтверждают этот пункт обвинения, добавляя, что Бруно говорил, что называлась секта 'джорданисты' и имела в виду прежде всего лютеран в Германии[30].
У меня возникло предположение: не имеют ли эти баснословные 'джорданисты' какого-то отношения к нерешенной загадке происхождения розенкрейцеров, первые известия о которых появляются в начале XVII века в Германии, в лютеранских кругах[31].
В начале 1588 года Бруно уехал из Виттенберга в Прагу, где пробыл около шести месяцев[32]. Здесь располагался двор императора Рудольфа II, собравшего под свое крыло астрологов и алхимиков со всей Европы, которые помогали ему в его меланхолических поисках философского камня. Практикующим алхимиком-герметиком Бруно не был, но он попробовал заинтересовать императора своей 'наукой', посвятив ему изданную в Праге книгу с вызывающим заглавием 'Тезисы против математиков' ('Articuli adversus mathematicos')[33]. Всего лишь забавным совпадением, видимо, было то, что в это же время в Праге оказался и Фабрицио Морденте, на должности императорского астронома![34]
