Но я знаю, что ничего хорошего не будет, нельзя позволять ему проникать в меня! Он уже сделал это однажды, когда вылечил мне спину, и это, как я смутно подозреваю, ещё даст о себе знать. В этом скрыта опасность, только я пока не знаю, какая, и когда она встанет передо мной. Срочно, немедленно избавиться от Якушева!

 Его рука тянется ко мне; одно прикосновение – и я в его власти. Нельзя этого допустить! Страшным усилием разомкнув мёртвые губы, я бью его:

 Да воскреснет Бог и расточатся врази Его... Да бежат от лица Его ненавидящи Его. Яко исчезает дым, да исчезнут...

 Якушев отдёргивает руку, как бы обжегшись; кажется, он даже слегка вскрикивает.

 – Андрей Фёдорович, что с ней? – беспокоится Альбина.

 – Ничего, ничего страшного, – говорит он странным, глухим голосом. – Сейчас всё будет хорошо...

 Яко тает воск от лица огня, тако да погибнут беси от лица любящих Бога и знаменующихся крестным знамением, продолжаю я всё более и более живыми губами. Якушев, покрывшись серой бледностью, отступает на шаг назад; я поднимаю руку... и в веселии глаголющих: радуйся, Пречестный и Животворящий Кресте Господень, прогоняяй бесы силою на тебе пропятаго Господа нашего Иисуса Христа... Огненный крест в воздухе, начерченный моей окрепшей рукой, заставляет Якушева отступить ещё. В его глазах, однако, сверкает злобный огонь, и он пытается приблизиться ко мне опять, но не может, потому что во ад сшедшаго и поправшего силу диаволю, и даровавшего нам тебе Крест Свой Честный на прогнание всякаго супостата... Кто-то светлый и сильный встаёт за моим плечом, и мне становится легче дышать, а Якушев, как-то съёжившись и почернев лицом, отступает ещё дальше. Властный и гневный голос, раздающийся как бы с небес, говорит:

 – Отойди от неё!

 Щурясь, как бы от нестерпимо яркого света, Якушев шипит:

 – Я ещё вернусь!

 Только что он был здесь, и вот его уже нет, только остались на столике принесённые им яства. Я долго не могу прийти в себя после увиденного, не могу ни пошевелиться, ни выговорить хотя бы слово. Озадаченная и встревоженная Альбина, гладя меня по лицу, зовёт:

 – Настя... Настенька! Утёночек! – Настораживается, слушая пространство, окликает: – Андрей Фёдорович! Где вы?

 Я наконец могу поднять руку. Глажу короткие, чуть отросшие волосы Альбины, шепчу:

 – Его здесь нет, Аля. И слава Богу.

 – Малыш, как ты? – тут же спрашивает она. – Что происходит? Я ничего не могу понять! Куда делся Андрей Фёдорович?

 – Убрался восвояси, – говорю я.

 Альбина слышала, как он сказал, что ещё вернётся, но второго голоса, который приказал ему отойти от меня, не услышала. Она решает, что я больна и брежу, и очень пугается. Особенно пугает её мой рассказ о посетившем меня видении, и они с Мадиной чуть ли не силком укладывают меня в постель. Симптомов какой-либо болезни у меня не наблюдается: температура в порядке, ничего не болит; однако, сколько я ни пытаюсь убедить Альбину в том, что она принимает у себя в доме нечистого, она всё больше укрепляется в убеждении, что у меня бред. По её просьбе Мадина подносит мне чашку зелёного чая. То, как она при этом нервно держится, настораживает меня, и я с подозрением спрашиваю, кивнув на чашку:

 – Что это?

 – Это чай, просто чай, – убеждает меня она. – Зелёный, как вы любите, с жасмином и лимончиком. Выпейте, вам и легче станет! И всё будет хорошо!

 Я не понимаю, как чашка чая может что-то исправить в создавшейся ситуации, но к уговорам Мадины присоединяется Альбина:

 – Настенька, милая, выпей... Я верю тебе, верю, только успокойся.

 Доверившись ей, я пью чай. Ещё час она сидит со мной, а я рассказываю всё, как будто мне вкололи сыворотку правды. Рассказываю о Нике, о том, какие страшные у доктора Якушева глаза, с красноватым отблеском преисподней; снова и снова повторяю, что Альбине следует держаться от него подальше, а она только повторяет:

 – Всё хорошо, утёночек, я с тобой. Ничего не бойся. Я люблю тебя.

 Меня начинает клонить в сон, да так неодолимо, что я уже не в силах добраться до дома. Я знаю, что до Нового года остались считанные часы, но ничего поделать не могу. Я также знаю, что следует позвонить отцу и предупредить, что я остаюсь у Альбины, но усталость так велика, что мне уже не до телефона. Сквозь закладывающую уши дрёму я слышу, как Альбина говорит по мобильному:

 – Нет, Марго, извини, не получится. Никак. У меня сейчас Настя, и она, похоже, заболела. Мне просто не до веселья... Она спит, её нельзя тревожить. Нет, я не могу оставить её одну. Спасибо большое, и тебя с Новым годом...

 Я проспала этот Новый год.

 Да, дело, как вы догадываетесь, было в чае. Вместе с безобидным напитком в мой организм попала большая доза противоаллергического препарата супрастина, который, как известно, вызывает сонливость. Его мне подсыпали, чтобы успокоить и усыпить меня, Мадина с Альбиной.

 Проснувшись не у себя дома, а в спальне Альбины, раздетая до белья и укрытая одеялом, я чувствую себя слабой и больной. Отчего мне так плохо? Я вроде бы ничего не пила вчера, кроме чая... Ах, хитрый чай! Они, видимо, туда что-то подсыпали. Голова тяжёлая, глаза слипаются – ох, не вставать бы вообще...

 Первой ко мне заходит Мадина. У неё виноватый вид, и под моим взглядом правда сама слетает у неё с языка:

 – Простите меня, пожалуйста... Я вам вчера супрастин дала, он хорошо успокаивает. Вот вы и поспали.

 – Это была твоя идея? – сурово спрашиваю я.

 – Ну... – мнётся Мадина. – Альбина Несторовна сказала, что вас надо как-то успокоить... Что вам надо поспать. Ну, я и предложила дать вам супрастинчика, от него очень хорошо спится. Ничего страшного, это же не клофелин.

 – И как я теперь смогу тебе доверять? – спрашиваю я. – Вчера ты напоила меня чаем с супрастином, а что ты подсыплешь мне в следующий раз? Цианистый калий?

 Мадина чуть не плачет. Гладя мою руку, она покаянно бормочет:

 – Ну что вы такое говорите... Какой калий, вы что! Мы же с Альбиной Несторовной хотели как лучше! Вы были вчера сама на себя не похожи, просто ужас! Такое говорили!

 Я смутно вспоминаю, и мне делается не по себе.

 – И что я говорила?

 Мадина, тараща свои чёрные азиатские глаза, тихо говорит:

 – Ну... Что доктор Андрей Фёдорович – шайтан!

 Передо мной снова встаёт картинка: горы, я в белом балахоне, с копьём и щитом из солнечного света, а на соседней горе – чудовище с хвостом дракона. Может, мне это померещилось на нервной почве? Неужели эта история с Никой так на меня подействовала? Как бы то ни было, утро первого января я встречаю в постели, с головой, отягощённой супрастином и невесёлыми мыслями.

 Приходит Альбина. Покрывая мои губы бессчётными поцелуями, просит прощения:

 – Утёночек, радость моя... Ну, извини. Ты меня жутко напугала, и я решила, что тебе лучше всего будет поспать. Как ты себя чувствуешь, родная?

 Что я могу сказать?

 – С Новым годом тебя, Аля. Спасибо за оригинальную праздничную ночь.