Чижова, отмахиваясь от гнуса сломленной веткой калины, испуганно озиралась на угрюмый лес, на смердящую зловонием и плесенью гладь болота, обманчиво зеленевшую густой ряской. Топкая и зыбкая поверхность то там, то здесь вспучивалась огромными пузырями и с шипеньем лопалась, издавая глухие, протяжные вздохи.

   -- Как же это занесло тебя сюда, Павлуха? Ты вроде как нарочно влетел сюда... Вот же, проезд, рядом, -- качая головой, недоумевал водитель 'Урала'.

   -- Руль выбило из рук, -- не желая выдавать 'медвежью услугу' Рожкова, покривил душой Павел.

   -- Ерунда, мужики, выберемся. Мы, бывало, в экспедициях, и не в такие передряги попадали, -- подбодряя всех, сказал Рожков. -- Где трос, кореш? -- обернулся он к водителю 'Урала'. -- Давай его сюда, быстро! Ты, Павлуха, за руль садись... А ну, мужики, все сюда! Навались, братва! Курить потом будем...

   Стоявшие неподалеку Мухин и Овчарук, неловко и бестолково засуетились, помогая Рожкову распутывать буксирный трос. Рожков долго и неумело возился с ним, пытаясь сделать петлю, но водитель 'урала' выхватил у него трос и сам принялся связывать концы.

   -- Ловко у тебя получается, -- похвалил Рожков, незаметно отходя в сторону. Овчаруку мешал спадающий с плеча автомат. Швырнув его на сиденье, лейтенант бегом вернулся к 'уазику'. Наконец, мужчинам удалось зацепить трос за крюк, зажатый бревном, но в тот же миг сзади стоящий 'Урал' взревел мотором и разъярённым быком рванул вперёд. В одну секунду всё было кончено. Маленький 'уазик', сбитый вместе с людьми с настила медленно погружался в пучину зыбкой трясины. Бесчисленные пузыри зашипели вокруг него. Чья-то рука с растопыренными пальцами некоторое время торчала из мутно-зелёной жижи, но вскоре на её месте, среди потревоженной ряски, уже не оставалось ничего, кроме пятна блестевшей воды. Из кабины 'Урала' с чемоданом и автоматом не торопясь выбрался называвший себя учёным охотоведом, зло и неприлично выругался в адрес тех, кто ещё минуту назад стоял рядом с ним. Вдруг он увидел перед собой женщину. Ещё не придя в себя от случившегося, кассир, оцепенев от страха, ждала своей участи. Ужасное зрелище, которому она стала свидетелем, начисто лишало её шансов уцелеть в этой таёжной трагедии. Быть может, несчастье произошло случайно? Но злобный вид незнакомца, выдавшего себя за биолога Рожкова, не оставлял надежд. Смерив взглядом стройную фигуру молодой женщины, он ощерился кривыми зубами в развязной усмешке.

   -- Ох, и повеселюсь с тобой, кралечка, прежде чем устрою шухер на Лебяжьем.

   И громко, дико расхохотался. Эхо, похожее на рёв, всколыхнуло тишину дышащих смрадом болот. Иссиня-лиловые сумерки всё заметнее сгущались над ними, и тошнотворная пелена ночи, густо насыщенная сероводородом и звенящая гнусом, скоро окутала тайгу.

   -- Плешивый моя кликуха. Я три ходки к хозяину делал. И все за мокруху... Ловко я наколол этих фофанов, -- захрипел мнимый охотовед. -- А этого вашего Рожкова я ещё вчера пришил и с поезда сбросил, -- нахально откровенничал он. -- Чемоданчик теперь мой! Сколько здесь? Молчишь, стерва! Ничего, сам пересчитаю, сделаю вам одолжение. Такая работёнка мне очень по душе придётся...

   Истеричный хохот потряс таёжные болота. Плешивый вдруг запрыгал, лихорадочно пытаясь от чего-то избавиться, и задёргал ногой, дико взвыл и навзничь опрокинулся в трясину. В темноте он наступил в петлю троса, и тонущий 'уазик' неумолимо потянул его за собой. Визжащий, захлебывающийся грязью рот Плешивого несколько раз булькнул, испустив вопль, и скрылся в трясине. Гулкий стук сапог кассира по деревянному настилу, быстро удаляясь, послышался в тишине. Лишь болото продолжало хлюпать и тяжело вздыхать, охотно пожирая в своих безмерных глубинах столь лакомую добычу.

   В конце октября резко похолодало. Небо, всю осень сиявшее над Сихотэ-Алинем чистой и нежной лазурью, поблекло, сделалось серым и унылым.

   В голом лесу не щебетали птицы, не шуршали в сухой траве мыши, не трещали сучья под ногами зверей, и лишь дробный перестук неутомимых дятлов раздавался в холодной тишине.

   Мелкий, словно просеянный сквозь сито дождик изредка шелестел по ветвям, и сквозь косую его пелену хмуро чернели гольцы горного хребта.

   В один из таких промозглых дней продирался через тайгу человек. Небритый, коротко стриженый, в ватнике и кирзовых сапогах. Он карабкался на крутяки, заросшие колючим кустарником, и тяжело, с хрипом дышал. Острые шипы аралии и корявые сучья рвали одежду, тонкие иглы заманихи вонзались в ладони, царапали лицо. Не разбирая пути, человек напролом лез на сопки, хватался сгоряча за 'чёртово' дерево и не отдергивал в испуге ру­ки, ободранные до крови, не вскрикивал от боли. Пройдет не одна тревожная ночь, прежде чем он обратит внимание на занозы и ссадины. А сейчас для него было невозможно остановиться и перевести дух хотя бы на секунду. Он забирался всё выше и выше, пока не достиг вершины хребта. Прислонился спиной к толстому стволу кедра, чтобы не свалиться с каменной кручи, с трудом отдышался. Долго вслушивался и оглядывался.

   Где-то далеко позади остались преследователи. Автоматные очереди и лай собак не нарушали покоя тайги. Однако беглец не доверял тихим сумеркам. Деревья, скалы, сопки и ущелья, обыкновенные пни, выворотни и коряги - всё пугало его сейчас.

   Ещё вчера, после работы на лесоповале, он воспользовался замешкой конвоя при высадке из машины, которая застряла в болоте, и бросился бежать. Пули проносились над головой, впивались в деревья, рикошетили о камни и цокали где-то рядом. Свирепые и хорошо натасканные овчарки, роняя слюну от злобы, гнались за ним. Но недалеко уже был скалистый берег над извилистой таёжной рекой, который он часто видел с пригорка, припав глазами к узкой щели в заборе. Сотни раз он мысленно пересчитывал эти метры и теперь вырывал их у смерти в бешеной гонке. Рослый кровожадный Бим, взявший уже не один десяток беглецов, быстро сокращал расстояние. Шёл легко, стлался в прыжках. И вот, прижав уши, прыгнул, целясь на спину в ватнике. Беглец из последних сил бросился вперёд... И в то же мгновение человек и собака упали с обрыва. В ледяной воде собака забыла о своей жертве и закружилась в поисках отмели. Но отвесная глыба гранита, подёрнутая белесыми лишайниками, куда ни кинься, была неприступна. Для спасения оставался только пологий противоположный берег, и Бим поплыл к нему. Человека же, утомленного бегом, намокшая одежда и кирзачи потянули на дно. И тогда в последнем усилии он успел ухватиться за мокрый хвост собаки. Вытянув морду над водой, Бим неистово грёб к песчаной косе, и скоро настал его черед отчаянно молотить лапами и задыхаться. Выносливый пёс достиг берега. Но мгновения любимца охранников были сочтены. Человек первым коснулся ногами дна и, сцепив собаке передние лапы, навалился на неё всем телом. После короткой борьбы Бим скрылся в воде.

   Путь к свободе был открыт.

   Семь долгих лет ждал этого момента заключенный Андрей Шилов. И не упустил свой, быть может, единственный шанс. В любой момент Шилов был готов к побегу. Хранил в подкладке ватника моток лески, лёгкую сетку из тончайшей капроновой нити, непромокаемый пакетик с солью и спичками, остро отточенный обломок пилы. Под воротом спецовки носил иглы с нитками и рыболовные крючки.

   И вот он один на один с угрюмо шумящей глухой тайгой. Уходя всё дальше, Шилов избегал открытых мест, забирался в тёмные ельники, густые орешниковые дебри, перевитые лианами лимонника и виноградными лозами. Часто спускался в тальниковые заросли дремучих ключей, подолгу брёл, сбивая собакам след, по ручьям и речушкам. Студёная вода хлюпала в раскисших сапогах, онемевшие в них ноги распухли и покраснели. Ветер, сырой и пронизывающий, дул с востока почти беспрерывно, а когда он сыпанул мокрым и липким снегом, Шилов впервые за долгое время улыбнулся: 'Не взять собакам след, начальник...' И сделал первый привал под выворотнем старой мшистой ели. Здесь было сухо и за ветром.

   Работая в заключении вальщиком леса, Шилов возненавидел ту тайгу, в которой работал, - с колючей проволокой и гнусом, с охранниками и лающими до хрипоты собаками, с треском бензопил и руганью озлобленных заключенных. И хотя здесь так же шумели, раскачивая вершинами, кедры и пихты,