Он пошуровал в печке, и вспыхнувший огонь на миг осветил оскаленный рот.

   Громыхнув пустыми бутылками, Протасов поднялся, соловело уставился на парня:

   -- Ты кто т-такой?! Не твоего ума дело! Сейчас зарежу волчару... Будем пить волчью кровь!

   Было что-то жуткое в этой ночной оргии при свече и мерцающих отблесках раскалённой печи. Окровавленный Протасов, жаждущий крови... Волк, готовый вцепиться ему в горло... Ухмылки парня, не сводящего глаз с кобуры Протасова...

   Схватив нож, Протасов замахнулся, намереваясь всадить его в шею неподвижного волка. Цепкая рука сжала его запястье. Нож выпал. Протасов обернулся, дохнул перегаром:

   -- Еремеев! Задержать... эту под-дозрительную личность!

   Протасов упал на устланные соломой нары, раскинул руки и захрапел.

   -- Разберёмся, Василь Васильич... Кто т-такой? -- икнув, спросил, Еремеев. -- Что-то морда твоя знакомая мне... А? Молчишь? Ну, ничего, завтра поедешь с нами в отдел... Там разберёмся...

   -- В отдел так в отдел... -- с холодным безразличием ответил парень. -- Разберёмся, конечно... А сейчас ложитесь лучше спать, товарищ капитан.

   -- Тамбовский волк тебе товарищ, а не барабинский, -- развязно скаламбурил Еремеев и растянулся рядом с усатым сержантом. На соседних нарах свистел носом Протасов. Три милиционера, сражённые усталостью и 'Столичной', дружно похрапывали. Один Митяев ещё клевал носом над пустой кружкой. Он посмотрел на спящих и доверительно забормотал:

   -- Ты только... это, никому! Понял? Видал твою фотку... В милиции под стеклом вставлена... Ну, там, где написано: 'Их разыскивает милиция'. Не-е, я молчок! Ша! Меня тут самого загрести хотят... Бабе внушение делал. Вот и стараюсь для Протасова. Замять обещает...

   -- Замнёт, раз обещал, -- сказал парень и, приложив палец к губам, посмотрел на лежащих милиционеров. Кивнул на дверь.

   -- Пойдём, потолкуем...

   Митяев, шатаясь, шагнул за порог. За ним с сигаретой в зубах вышел незнакомец, тихо прикрыл за собой дверь. Зябко поёживаясь, он пристально всматривался в темноту ночи. Порывистый ветер жгуче швырялся колючим снегом, свистел в щелях ветхой крыши.

   -- Так... это, значит, твоя фотография в... м-милиции..., -- обернулся Митяев и рухнул навзничь в сугроб, опрокинутый резким рывком. Мычанье под грубой ладонью, зажавшей ему рот, быстро затихло, и снежинки, падая на лицо Митяева, не таяли.

   Парень вошёл в избу, бросил окурок в печку. Безмятежный храп колыхал трепетный огонёк свечи. Парень огладил лезвие топора, посмотрел на спящих. Всё спокойно. Вдруг он вздрогнул, ощутив щемящий холодок в груди. Из-под нар Протасова за ним наблюдали два горящих уголька.

   -- Фу-у! -- облегчённо выдохнул парень. -- Ну, братан, и влип ты!

   С этими словами он выволок зверя за порог и топором рассек ремень на челюстях, выдернул измочаленную палку из острых зубов. Зажатый в жерди волк затряс головой, брызгая из клыкастой пасти кровавой пеной. Парень перерезал веревки на лапах, но измученный зверь продолжал лежать. Обрывком верёвки спаситель хлестнул его по впалому боку.

   -- Рви когти, братан!

   Волк вскочил и мгновенно исчез в снежных вихрях.

   Парень срубил берёзку, вытесал из неё толстый кол, приставил к стене у двери. Вошёл в избу. Свеча по-прежнему колыхалась от дыхания бормотавшего во сне Протасова. В печке потрескивал огонь. Было слышно, как в углу за дровами шеборшит мышь. Соблазнительно чернела кобура с пистолетом на поясе Протасова. 'Жалкие фуфлошники... Наверняка позарились бы сейчас на пушку и врюхались бы потом за мокруху', -- пренебрежительно подумал он о своих бывших подельниках, по глупости которых получил большой срок. Нет, он не купится на эту погремушку... Слишком дорогой ценой добыта свобода, чтобы из-за одного неосторожного шага снова очутиться там, откуда побег был почти невозможен. Слишком высока стоимость драгоценностей, ещё неделю назад украшавших прилавки ювелирного магазина, чтобы потерять их из-за пустяков.

   -- Однако, пора...

   Он сунул за пазуху свёрток с хлебом и салом, с завистью посмотрел на полушубки и надел потрёпанный пуховик, потёртую кроличью шапку и обмотал шею затасканным шерстяным шарфом. Задержал взгляд на новых валенках Протасова и остался в тех, в которых пришёл: стоптанных, неаккуратно подшитых чьей-то неумелой рукой. Обвёл глазами неприбранный после пьянки стол, полураздетых людей, в глубоком сне разметавшихся по нарам, карабин, поблескивающий в углу воронёным стволом, висящий на гвозде дробовик. Задул свечу и вышел на улицу. Повозился в машине и вернулся с канистрой бензина. Не спеша облил дрова и солому под нарами. Положил под стол булькающую канистру и отступил за порог. Прислушиваясь к мерному дыханию в избе, закурил, и, сделав пару затяжек, бросил спичку за дверь. Пламя вырвалось наружу, на миг осветило полузасыпанное снегом тело Митяева, машину, изгородь, бревенчатую стену, но поджигатель быстро закрыл дверь и подпёр её колом. Душераздирающий вопль раздался в полыхающей избе. Что-то тяжёлое ударилось в дверь, крики смолкли, и только треск горящей избы заглушал шум ветра.

   Непроглядный снегопад не помешал отыскать под кустом увесистую сумку с золотом и бриллиантами, приятно отяжелившую руку. Подхватив её, молодой человек, укрыв лицо капюшоном, упрямо двинулся навстречу вьюге. Вдруг всё вокруг озарилось мятущимся светом. Огненный столб, раздуваемый бураном, взвился над заимкой, но беглец, не оборачиваясь, уходил всё дальше. Метель гнала и гнала по степи снежные вихри, и утром даже намётанный глаз охотника не приметил бы в ней каких-либо следов.

   В вечерней тишине примолкшей тайги однообразно нудели комары и мошка. Несметные полчища гнуса лёгкими облачками скопились в низинах, предвещая ненастье. Смрадным сернистым газом пыхтели болота, далеко распространяя зловонный запах сырости и разложения. Разбитая, в рытвинах дорога петляла по тайге, огибая топи и затянутые паутиной клюквы кочкарники. Она, то осторожно и неровно спускалась в рямы, то круто взметывалась в гору, словно стараясь поскорее вырваться из удушливых тисков. Бурые стволы елей и пихт молчаливо высились по обочинам. Корявые берёзы, низко наклонив над раскисшей колеёй красноватые сучья, роняли в хлябь золотисто-жёлтые листья. Пышные пряди дикого хмеля спадали с деревьев. В замысловатый узор ветвей проглядывало заходящее солнце. Блики заката дробились в нём и сверкали, наполняя пустеющий лес лилово-розовым светом.

   Круглобокий как жук легковой 'уазик' и мощный тягач 'Урал' с тремя ведущими мостами с полудня месили колёсами жидкую грязь, упрямо пробиваясь сквозь плотную стену раскидистых кустарников, заслонивших редеющую на мягком мху клюкву. На рассвете выехали машины из таёжного села Горелое в райцентр. Сейчас они возвращались домой, неуклюже и неторопливо объезжая болотистые поймы, заполненные мутной рыжеватой водой...

   Накануне в контору гореловского зверопромхоза из областного охотуправления пришла телеграмма. 'Срочно. Карпухину. Поездом 38 вагон 12 выехал 19-го. Встречайте. Рожков Ю.П.'

   Встретить специалиста - биолога, назначенного на должность главного охотоведа, а заодно получить в банке деньги для выдачи зарплаты рабочим директор зверопромхоза Карпухин отправил две автомашины. Он с нетерпением и беспокойством ждал приезда рекомендованного Москвой учёного и немного нервничал.

   -- Езжайте по шоссейке, -- торопливо напутствовал водителей Карпухин и ушёл, озабоченный обустройством жилья новому охотоведу. Прежний-то был неплохой человек и работник толковый, да случилось несчастье: погиб на медвежьей охоте.

   Автомобили одновременно покинули просторный зверопромхозовский двор, но в полдень их пути разошлись в городе. 'Уазик' свернул на железнодорожную станцию, а 'Урал' покатил к неказистому