Ночь, как оказалась, действительно имела уши. Шелихов, вернувшись на берег к клади, сваленной в облюбованном для погрузки месте, не нашел решения, как начать работу, и остался ночевать при своем добре, опасаясь налета обиженных храпов.

Разбуженный зачастившим с полуночи дождем, начал он возиться в темноте с установкой наспех одной из отправляемых за океан палаток и услышал песню, доносившуюся из кабака на бугре. Вслушался и догадался, что это каторжные приволокли туда убитого Хватайку и по-своему снаряжают его в последний путь. «Поминают богов своих: наибольшего Стеньку Разина… сейчас и молодшего Емельку Пугачева вплетут… Воровские боги, сколько от них безвинных людей загублено, сколько купцов ограблено», — раздраженно и зло думал Шелихов. Но сознание своей виновности в бессмысленной и безнаказанной гибели человека росло. Он боролся с голосом совести, приводил, казалось, правдивые доводы здравого смысла и ничего сделать все же не мог, как не мог и не слушать долетавшую до него в ночной тьме кабацкую песню.

«Видит бог, не хотел я смерти Лучка!» — перекрестился Шелихов в испуге перед собственной слабостью, подобрался и залез в расставленную палатку. «Где я завтра людей на погрузку найду? Старожилы — воры записные, да их и не уговоришь, забоятся отместки каторжных — красного петуха под крышей… Ин, ладно, не застряну… Храпы тыщу вымогали — три отдам, а «Святителей» через неделю в море выряжу!» В защиту от беспокойных дум и бессонницы мореход завернулся с головой в брошенный на промокшую землю медвежий мех и, как полагается человеку, уверенному в своей силе и правоте, сумел заснуть.

Фортуна, капризная богиня удачи, неизменно покровительствовавшая своему избраннику, выручила морехода и в этот раз.

На пятый день бесплодных поисков рабочих рук на догрузку «Святителей» Шелихов пришел в бессильную ярость. Старожилы отговаривались неотложными работами, а храпы как вымерли и на берегу не показывались. Мореход с ругательствами стал тогда вымогать согласие от тех работных, которых привел из Иркутска Деларов. Их было человек десять, и никто как они должны были начать опасную переправу тяжелых тюков и ящиков на рейд через каменную сеть бара. Но и они, непривычные к такому труду, отказывались. И вот, когда отчаяние уже готово было помутить разум морехода, на горизонте показался вдруг парус корабля, медленно, но явно направлявшегося к охотской гавани.

— Под одной бизанью идет, а грот и фоку,[29] видать, потерял… Не наш — чужак… будто английский клиперишко, — непререкаемо определил гостя старый корабельный мастер Кузьмин, до которого никто из высыпавших на берег охотчан не осмеливался выступить со своим предположением.

— И кто бы это в наш гиблый закут наведаться вздумал? — говорил Шелихов, беспокойно передвигая фокусный конец неразлучной с ним подзорной трубы. — Темноликие какие-то… не разгляжу… и волосья лохматые… Неужели мои, кадьяцкие сидельцы… захватили чужеземный корабль, какой попался на абордаж? Все бросили, что с собой забрать не могли — уничтожили… крепость… строения… Ну, хоть живы вернулись и за то благодарение господу! — радовался Григорий Иванович.

Постоял еще немного на берегу и, не проронив никому ни слова о своем превратившемся в уверенность предположении, пошел к себе в палатку подготовиться к встрече. Неужели все заново начинать придется? Да и пока он на этом пути соберется с силами, перехватят его место в Америке. Тот же Голиков пошлет по его следу своих людей или еще более страшный противник полковник Бентам, о котором он столько наслышался в последнем году своего пребывания в Америке. Этот полковник, находясь на службе Гудзонбайской компании, ухитрился заложить английскую фортецию на какой-то реке, над горой Доброй Погоды, вперерез пути в Калифорнию, и привел туда из Канады или морем привез — дотошный бес! — целый батальон английских красномундирных солдат. Лазутчика этого Бентама, мутившего народ, как припомнил Шелихов, он сам обнаружил, когда пробыл под Нучеком несколько дней в поисках следов трех исчезнувших с охотниками-алеутами четырехлючных байдар. Бентам… ох, Бентам!..

С мыслью о нем, утомленный всем пережитым за последнее время, Григорий Иванович прилег на поставленные вместо кровати доски и незаметно для самого себя забылся в тревожном сне.

— Полковник Бентам! — услыхал Шелихов чей-то разбудивший его голос, открыл глаза и удивился, до чего явственен сон, когда увидел над собой мясистое и обветренное бритое лицо — таким именно мореход и представлял себе этого Бентама — с одобрительной и коварной усмешкой, подмигивающее Шелихову, как уличенному в невинном грешке доброму приятелю. — Господин полковник Бентам! — повторил голос, и тотчас же из-за спины полковника выдвинулось знакомое лицо ссыльного поляка Меневского. Меневский, хвалясь знанием всех языков мореплавателей, умолил Шелихова взять его из Охотска в плавание на Америку. Григорий Иванович, возвращаясь в Охотск, оставил Меневского на Кадьяке как толмача при правителе Самойлове. И вот толмач этот здесь, да еще у Бентама.

— Ты как сюда попал? — вскочил и грозно надвинулся на него Шелихов, даже спросонья оценив всю несообразность такого превращения верткого шляхтича в толмача при своем неожиданно объявившемся сопернике. — Я тебя сей минут, как беглого, Коху представлю… Кто тебе машкерад такой дозволил!

— No, no![30] — вмешался полковник, заслоняя собой толмача. Потом спросил о чем-то растерявшегося Меневского, выслушал его объяснение, отрицательно помотал головой и предложил Меневскому перевести то, что надо сказать.

— Прежде всего мы с вами добрые соседи и не должны ссориться. Я покрыл не одну тысячу морских миль, чтобы выразить свое восхищение перед энергией и деловыми способностями человека… О, такие люди, как вы, немедленно нашли бы признание и широкую поддержку в Британии! — По смягчившемуся выражению лица Шелихова Бентам догадался, что взял верный тон в поставленной себе цели приобрести дружбу и доверие пробравшегося в Новый Свет варварского морехода, и продолжал еще более уверенно: — Об этом человеке, — Бентам пренебрежительно кивнул на Меневского, — и говорить не стоит, но в устранение возможного в таком деле разногласия замечу: мистер Меневский, как свободный человек, — он пленный офицер войска польского, — добровольно перешел на службу его величества et ob eam incontominatam causam[31] пользуется защитой всех находящихся в распоряжении английской короны сил и средств. Что касается господина Коха, заверяю вас словом джентльмена, что берусь лично уладить с ним такой не стоящий вашего беспокойства вопрос.

Шелихов понимал, что полковник Бентам неспроста пожаловал в Охотск, и решил оставить в покое Меневского, не замечать его — перевертень еще может пригодиться, чтобы выяснить истинные намерения англичанина.

— В ногах правды нет, садитесь и закурим трубку мира, как делают союзные нам американцы, — сказал Шелихов, опускаясь на доски своего ложа. Потом подвинулся к изголовью, чтобы очистить место для полковника. — Не поставьте в вину, что креслом не запасся, но и в отечестве, как в лагере, живу… Благополучно ли плавание изволили провести?

— О да… нет, нет! Собственно, чудом добрался до вас. Где-то около открытых мной островов… туземцы их называют Чисима,[32] замечательные острова, цепь вулканов, они заряжают воздух бурями… я потерял кливер, потерял фор-мачту, потерял грот, — словом…

— Словом, тяжело далось вам открытие наших… Курилов. Камушки эnи, как и американские, и самые берега Америки до острова Нутка суть земли российского владения и давно открыты.