усумнился в прелестях американского рая артельный староста Лучок Хватайка. Полное его имя Лука, но по причине малого роста и едкости характера Хватайку никто не удостаивал этого полного имени. — Гоняет тебя купец твой, Шелихов…

Пьяных опрокинул очередной стаканчик, обтер усы и не сразу ответил.

— Это ты, — крикнул он, покосившись на Хватайку, — не можешь понимать. Я — мореплаватель, меня и мамка в баркасе под Камчаткой в бурю родила. Оттого не положено мне на суходоле, хотя бы и в ягодах, с бабами сидеть, на суше я цинготной болезни подвержен… А чем в Америке для прочих людей не вольная жизнь? Двести рублей на год жалованья хотя бы такой безмозглый, как ты, получает, да компанейский полупай — Григорий Иваныч всех в компанионы записал, кто в прошедшее плаванье с ним пошел, — пять сот рублей вытянет, а ежели в рубашке родился, и в тысячу обозначится. Пять годков, велик ли срок, отбыл — купцом возвернулся…

— Видели, каких ты из нашей породы обратных купцов привез, — не унимался Хватайка, — с цингой и в вередах, хватит пакости на полный пай… Нет, Прохор Захарыч, напрасно ты народ сказками американскими смущаешь, разве что заплачено тебе…

— Ты кто т-таков? — вытаращился на Хватайку Пьяных. — Ты в Америке был, чтоб в моих словах сомневаться и марать?..

— Да зачем мне трудиться-то марать, — насмешливо возразил Хватайка, — купцы, куда бы они ни втерлись, сами все замарают, и чиновники к этому делу печать гербовую приложат да отпишут — все, дескать, по закону…

Споры Хватайки с Пьяных не всегда разрешались мирно. Храпам не раз приходилось выручать мелкорослого и тщедушного Лучка из могучих рук вошедшего в раж Захарыча. Другому храпы не спустили бы неуважения к своему старосте, а тут — ничего… «Нет нужды, что Прохор Захарыч перехватит лишнюю кружку пенника и прилыгнет что-нибудь. Не любо — не слушай», — утешали они помятого Хватайку.

Храпы хотели верить в существование страны, текущей молоком и медом, — страны, где человек мог бы вздохнуть во всю ширь груди, стиснутой от рождения нищетой и бесправием, а у многих и навсегда сдавленной тяжким надгробием каторги. Почти каждый из «клейменых», вступавших в шелиховскую артель, решал для себя попасть в число трех десятков работных, которых, как о том проговорился тот же Пьяных, хозяин имел намерение, присмотревшись, отобрать из артели себе в компанионы.

Первый рейс регулярной связи России с Новым Светом, о чем во всеуслышание объявил Шелихов, начинался с отправления в Америку «Трех святителей», а это уже не слепые поиски, — это открытая всем русским людям трудами и заботами Шелихова широкая дорога к привольной жизни в сказочной стране.

Перед Шелиховым после разрыва с купцами-компанионами встала задача освоить американскую землю собственными силами и средствами. Поначалу он радовался создавшемуся положению: представлялась заманчивая возможность одному присвоить блага Славороссии. Для этого, казалось бы, нужно было только самому, — а не управителей посылать, — сесть на берегах Америки и самолично повести все дела. Но деловая трезвость купца сильнее порывов мечтателя. Деньги! Где взять для этого деньги?.. Все дары и блага американской земли — это ведь тоже деньги. А как их без денег достать, прежде чем они, эти дары и блага, превратятся в звон подлинного золота?..

— Не безумствуй, Гришата, — останавливала мужа Наталья Алексеевна, когда он в разгаре мечтаний выкладывал перед нею свои расчеты. — Где видано, чтоб один человек силы набрался такое дело поднять?.. В Америке зажить — капитал нужен, люди нужны, а у нас с тобою…

— Яков Строганов с братанами Сибирь завоевал! — с запальчивостью кричал Григорий Иванович, как бы пытаясь отогнать этим криком не раз встававший перед ним вопрос о средствах и людях.

— Когда это было и так ли было? Ермак Тимофеевич, да и он не в одиночку, а с народушком Сибирь покорил. Строгановы царю ее передали, а себе оставили одно только право ясак собирать да ясырь в рудники гнать — это, поверю, купеческое дело. В Ермаках ты побывал, с тобой и я судьбы-доли ермацкой отведала… Много довольна! Но искушать волю божью в другораз тебя не пущу. Чтобы в силу войти, нам крылья надобно — капитал приобрести… Ты в большие годы вошел, сорок, почитай, стукнуло, а какая у нас сила?.. Мечтанья, пух!..

Сидя на берегу Охотского моря, можно сказать, на пороге новооткрытой земли и вертя так и этак мысли о способах овладения ею, Шелихов вспоминал бархатный, певучий голос Натальи Алексеевны и высказанные женой жесткие, но правильные, как он понимал, слова. Все права имеет Наталья Алексеевна купчихой именитой век доживать.

Держит он себя на людях, что и говорить, хозяином, а настоящей-то силы в нем, денег-то нет, — одни птичьи слезы. Деньги-то в мягкой рухляди, сваленной на пол иркутских амбаров. Даже при благоприятном решении совестного суда рухлядь эта превратится в деньги не раньше чем года через два: ее ведь еще надо доставить в Китай, Москву, Петербург. Да там и продать, а до той поры варись в собственном соку. Нет и кредита, — в глазах купечества имя Григория Шелихова стоило не много. Кладовые в Америке пусты. Люди, людские пополнения? Они еще нужнее американским поселениям, — а где их взять? Да и чем платить им будешь, владетель новой земли, пустой шиш Григорий Иванович?! Выходит, прав Селивонов: «Сколько шкур ни добывай, американские земли шкурами не удержишь. Закрепить ее за Россией мочно токмо пахарем, землепашеством да мастеровым человеком с рукомеслами». И эти слова правителя дел канцелярии губернатора не выходили из памяти морехода. Ими Селивонов в один голос с Натальей Алексеевной неизменно заканчивал продолжавшиеся после первого знакомства встречи и разговоры. «Вольных сибирских мужиков, чалдонов, в Америку не сманишь, — не раз говорил Селивонов, — не захотят люди от добра добра искать. Ты «несчастненьких», тех, что из кулька в рогожку переходят, подбирай, их тысячи по нашему краю перекатываются. С умом да заботой на землю сажай, тогда лет за десять Америку, глядишь, и освоишь».

«С умом и заботой — сказать легко, а как выполнить!» Ценой великих усилий и жертв Григорий Шелихов, не смущаясь окриками и недовольством своих алчных к наживе компанионов, только и мог доставлять в Охотск пока один порох да пули, — Сибирь и сама-то едва зачинала земледелие. И все же он из Сибири через тысячи верст океана перебрасывал на Аляску семена невиданных на американском побережье растений.

«…Остается мне сказать вам, — писал он на обороте реестра каждой посылки, как бы незначительна она ни была, — что вы и без назначения моего о времени посадки семян сами знаете по имеющимся уже на Кадьяке опытам, когда, в какие месяцы положить начало сему преполезнейшему делу. Господину Поломошному, вашему сотруднику, я вручил здесь хлебных семян: ржи 59 п. 39 ф., овса 2 п. 4 ф., ячменю 7 п. 12 ф., семени конопляного 33 ф., гречихи 23 ф., пшеницы 10 п. 35 ф., а сверх того огородных всяких семян: редьки, репы, свеклы, капуст разных и огурцов, луку, дынь, арбузов; да таковыми же в изобилии снабжен отец архимандрит. Опытность ваша, как и святых отцов и посланных хлебопашцев, научит вас поступать в сем важном деле со всею осторожностью и по лутчей методе».

На доставку семян, перевозку их через океан в двойных рыбьих пузырях, заботы у Шелихова хватило. Не хватило лишь заботы о людях, о пахарях, сеятелях, руки которых только и могли обсеять русскими семенами новооткрытую землю.

Золото не ржавеет, но человека ржавит. Случайное богатство и огромное выросшее на нем дело постепенно погасили в душе именитого гражданина Григория Ивановича Шелихова воспоминания о той голодной, бродяжнической жизни, которую он сам испытал в юности. Кусок хлеба из сумы калик-перехожих когда-то ведь поднимал на ноги ослабевшего в дороге от голода мальца Гришку, а черная изба пахаря укрывала до выздоровления пригожего парня Григория от захваченной в скитаниях огневицы.

Посылая драгоценные семена на Аляску и давая наставление сеять «по лутчей методе» для обеспечения больших прибылей от хозяйства, Шелихов, этот «вот-вот миллионщик», с большой беззаботностью к жизни человека указывал:

«Что же принадлежит до способа, кем орать новую землю, ежели недостаточно будет кадьяцких взрослых быков, то рассуждаю я в сем случае употребить на первый раз и людей, в сем необходимом деле можно и не пожалеть излишних человеческих трудов… Что принадлежит до бережливости хлеба и скота и протчего экономического устройства… во всем на вас полагаюсь».

На охотском досуге Шелихов в ожидании каравана Деларова проведал настроения тех самых «несчастненьких», которых Селивонов советовал обратить на заселение Америки. Не расспрашивая в разговорах с храпами, за что тот или другой лишился ушей или носа, мореход успел выведать подноготную