Спал Денис в эту ночь ужасно. Несмотря на усталость, он проворочался в постели добрый час, а в полтретьего проснулся от непростительного сна. На простыне темнело сладко пахнущее пятно — с Денисом случился грех, более подобающий прыщавому юнцу, нежели начальнику службы безопасности гигантского предприятия, который, в конце концов, имеет возможность заказать с доставкой на дом любое число плевательниц для спермы.

Денис проворочался еще часок, понял, что не заснет, оделся и поехал в больницу.

В пять часов утра Вячеслав Извольский впервые за четыре дня открыл глаза.

В следующий раз Вячеслав Извольский проснулся уже за полдень. Он лежал все в той же одиночной палате с розовыми стенами и унылым пластиковым полом. Огромный телевизор с видаком глядел на Извольского потухшим четырехугольным оком. В палате было темновато — за окном шел снег, ветви деревьев скреблись о стекло, как мыши в подполе.

За дверью громко орал телевизор, что-то довольно зареготали охранники, потом вдруг раздался треск автоматной очереди, одной и другой. Звук слишком хорошо напомнил Извольскому то, что он слышал перед тем, как упасть на пол машины три дня назад. На мгновение директору показалось, что он — все еще там, что эта палата — греза умирающего, потом Сляб сообразил, что это охранники пялятся на какого-нибудь Шварценеггера, хотя платят им деньги не за то, чтобы они пялились на Шварценеггера, а чтобы не спускали пальца с предохранителя, и глаз — с коридорной двери.

— Прекратите! — крикнул Извольский. То есть он хотел крикнуть. Вместо крика получился полушепот, в груди болезненно дернулось и продрало как огненным колом, и директор, задохнувшись от боли, тяжело закашлялся. Чей-то серый силуэт метнулся к двери.

Что— то крикнули, телевизор мгновенно вырубился. Когда Извольский, через секунду, открыл глаза, он увидел, что у двери стоит Ирина и смотрит на него, чуть склонив голову, с жалостью и с какой-то опаской, с которой смотрят на свирепого, но запеленутого в намордник пса. Извольский сообразил, что она сидела на стуле сбоку и чуть сзади, только он не повернул головы и ее не увидел.

— Ну, здравствуй, — сказал Извольский. Ирина стояла совершенно неподвижно, как фарфоровая статуэтка, неяркий свет настольной лампы, падавший откуда-то сзади Извольского, очень хорошо освещал стройную фигурку в джинсах и свитере и чуть осунувшееся лицо смольнянки с большими глазами и бледными, ненакрашенными губками.

— Я врача позову, — проговорила Ирина.

— Не надо… сам придет… подойди сюда. Ирина сделала несколько шагов к постели. Так лань подходит к воде, насторожив ушки и то и дело прислушиваясь, не затаился ли поблизости лев.

— Да подойти же, — хриплым шепотом сказал Извольский, — я на этот раз не укушу… При всем желании…

Ирина заплакала и, опустившись на колени, ткнулась головой куда-то под мышку раненому.

— Это из-за меня, — сказала она, — это все из-за меня. Если бы ты не поехал за мной…

— Глупая ты у меня, Ирка, — сказал Извольский, жизни радоваться надо. Это раз в сто лет бывает, чтобы такой киллер по такому объекту промахнулся…

Ира подняла голову и стала смотреть на Извольского своими большими серыми глазами. На мгновение Слябу представилась вновь та самая картинка, которая три дня назад сорвала его с места и погнала в ноябрьскую муть: залитая зимним солнцем спальня в его доме, и на белой простыне розовое тело Ирины… Только не было спальни, а была больничная койка, и Ахтарск был в четырех часах лета, и на белой простыне лежал он, а не Ирина.

— Вот я встану на ноги, и мы поженимся, — тихо сказал Извольский. — Или нет. Я нескоро встану на ноги. Поэтому мы сначала поженимся, а потом я вы-здоровлю. Но зато мы потом обвенчаемся. В церкви. Я в Ахтарске красивую церковь построил, большую, красную такую, как особняк «нового русского»…

— Ты верующий? Сляб прищурился.

— Черт его знает, задумчиво сказал директор, — но ты знаешь, солнышко, когда церковь строишь, под это дело такую кучу денег списать можно…

Ирина неуверенно засмеялась.

— Ты вот смеешься, — довольно сказал Извольский, — а меня, может. Бог за эту церковь и спас. А может, это не Бог был, а мусульманский Аллах. В Ахтарске татар много, мы как раз собирались мечеть строить. В этом году тоже ведь налоги надо оптимизировать, а? Вот Аллах поглядел вниз с тучки и решил, как так? Соседу хату построил, а мне нет? Пусть еще поживет, я тоже особняк хочу…

Извольский замолк. На полном, жестком лице выступили капли пота. Он говорил гораздо дольше, чем было нужно. У него кружилась голова, наверное, от лекарств, которыми его напичкали, и он не совсем понимал, что говорит.

— Слушай, — сказал Сляб, — я был полная сволочь. Я… вообще-то я редко пью. А тогда…

Ирина молча положила узкую ладошку поверх его руки.

— Давай не будем об этом. Этого не было. И все. Ладно?

Извольский закрыл глаза и некоторое время молчал.

— Ладно, — тихо наконец сказал он, — давай не будем.

Прошло минут пять, и они просто сидели и смотрели друг на друга.

— Позови сестру, — сказал Извольский. Ира встревожилась.

— Тебе плохо?

— Нет. Все нормально. Просто это… в общем, в туалет хочу.

Ира встала и достала откуда-то из шкафчика белую посудину с резиновыми валиками по краям.

— Я справлюсь.