Отважная защита губернатором крупнейшего налогоплательщика области вызвала бы у Черяги куда больше признательности, если бы вышеупомянутая отвага не была оплачена серией взаимозачетов, принесших контролируемым губернатором фирмам в общей сложности около ста тысяч долларов чистыми — половину того, что просила на волосатую лапу московская ментовка.

Было уже девять часов вечера, когда Денис приехал в больницу после губернаторской пресс- конференции. Извольский по-прежнему не приходил в сознание. Врачи отвечали, что состояние больного тяжелое, но стабильное. Выписанный из Петербурга профессор, лучший в России специалист по травмам позвоночника, сказал, что больной обречен на неподвижность по крайней мере в течение шести-семи месяцев.

— У него, кстати, легкий характер? — спросил профессор.

Денис пожал плечами. Легкий ли характер у Чингисхана?

— А что? — спросил Денис.

— Учтите, характер у него непременно испортится. Капризничать будет, как примадонна…

Это радовало. Денис попытался представить себе Извольского с испортившимся характером, но воображения не хватило.

Окна палаты Извольского выходили во двор, во дворе и перед дверями дежурили угрюмые собровцы. Настроение у сибиряков было соответствующее, москвичей они готовы были передушить голыми руками, и вчера чуть не сломали руку новенькой медсестре, которую без предупреждения отправили сделать Извольскому укол. Сестричку приняли за вражеского агента, скрутили и повели к главному врачу на опознание. Потом долго извинялись.

В палате было темно, за плотно задернутыми шторами горела настольная лампа, у постели Извольского сидела Ирина. Все эти дни она провела в больнице, сначала как пациент (шок и обильная кровопотеря), потом — как сиделка. Для интеллигентной курочки, ни с того ни с сего получившей пулевую рану, Ирина держалась удивительно спокойно и ни разу не устроила ничего похожего на истерику.

Глаза Ирины были закрыты, сонное тело чуть сползло со стула, но при стуке закрывающейся двери Ирина выпрямилась и улыбнулась Черяге.

— Почему вы не в своей палате? — сердито сказал Черяга.

— Меня выписали. И вообще у меня все почти зажило, только бинт надо менять.

— И давно вы здесь сидите?

— Часа три.

— Вам лучше поехать отдохнуть, — сказал Денис, — я вас отвезу.

Они спустились вниз и сели в дорогой джип: Ирина заметила, что помимо водителя в джипе оказался еще и охранник. Ночь была темной и мокрой, с неба падал легкий снежок, тут же расплывавшийся на асфальте в вязкую муть, «дворники» машины мотались туда-сюда, как маятник.

— Вы знаете, кто стрелял? — спросила Ирина. Черяга молчал. Ну что он, в самом деле, мог ответить этой девочке? Что есть только один реальный канидат, который решится стрелять в Извольского?

Что Извольский предчувствовал это, говорил, что не надо комбинату лезть на вертолетный завод? Но он ожидал другого — проверок, визитов налоговой, ФСБ… Вместо этого генералы наказали выскочку- директора, отобравшего у них ракетный кусок, просто и страшно. Они не поверили, что история с вертолетным заводом — частная инициатива Черяги, и смешно было бы в это поверить, зная степень деспотизма Извольского, который не то что соседний завод — туалетную бумагу не разрешит купить без собственной подписи…

— Есть варианты, — сказал Черяга. Они некоторое время ехали молча, а потом Ирина спохватилась:

— Куда мы?

— На нашу дачу, — ответил Черяга, — это что-то вроде гостиницы.

— Но мне надо домой…

— Ира, вам не надо домой, — устало сказал Черяга, — меня Славка съест, если я отвезу вас домой. Вы видите, во что мы влетели? Поживите, ради бога, в огороженном месте, на работу вас отвезут с охранником, а еще лучше возьмите отпуск. Меньше голова будет болеть у всех.

— Но мне надо вещи из дома забрать, — сказала Ирина.

С этим Черяга не мог не согласиться.

Они доехали до мрачной новостройки, и охранник первым профессионально зашел в подъезд, проверился, потом впустил Ирину с Денисом.

В квартире было темно и стояла ужасная вонь. Вся еда, которую принес Извольский три дня назад, протухла самым гадким образом: воняла пережареная свинина в духовке, подпахивала посеревшая осетрина, маслины в вазочке подернулись каким-то белым налетом.

Черяга профессиональным взглядом окинул гостиную. Нетронутая еда. Закупоренная бутылка шампанского. До половины опростанный коньяк и смирновская водка, от которой отхлебнули добрый стакан. Кровать колом — Извольский за собой, разумеется, не прибирал. Картина вполне красноречивая, даже если не заметить порванных женских трусиков, забившихся под одеяло.

— О Господи, — сказала Ирина, — я должна все убрать!

Перевела взгляд на кровать и страшно сконфузилась.

Черяга прошел в кухню и стал набивать там протухшей жратвой пакеты для мусора. Руки его слегка тряслись.

«Дача» оказалась гигантским трехэтажным особняком, выстроенным в престижном районе Рублевского щоссе. Толстый бетонный забор вокруг особняка был увешан телекамерами, как елка — игрушками. Впрочем, сам особняк не походил на обиталище «нового русского», а был вытянут в длину, изобличая тем