— Большое спасибо! — гаркнул Извольский. — Ты меня просто по гроб жизни обязал! Застраховал цех на случай пожара при ядерной войне! Ты бы еще домну застраховал от того, чтобы ее мыши не погрызли! Или на случай Второго Пришествия Христа! А то еще можно застраховать «на случай разумной экономической политики российского правительства»! Ядерная война, и та скорее случится! Тебе объяснять, что дальше было со страховой премией?

— Нет, — сказал Денис.

— Ну до чего ж ты у нас умный! Задним числом! Два года, пока я сидел в своем кабинете, ни одна собака ни на полкило стружки с комбината не вынесла! Два месяца ты сидишь — и вот такое кино!

— Что мне делать? Извольский задохнулся.

— Что тебе делать? А ты не знаешь? Ну конечно, ты не знаешь. Когда ты пришел на комбинат, на нем уже не воровали. Тогда объясняю: если кто много сожрал — ему суют два пальца в горло и макают в унитаз. Гигиеническая такая процедура. А потом вышвыривают с комбината. Ясно?

— Но мы не можем это сделать.

— Это почему же?

— Потому что если мы вышвырнем Скоросько вон, он побежит к «Ивеко».

Извольский буравил взглядом своего зама.

— Интересное соображение. С тобой случайно Скоросько не делился страховой премией, что ты его защищаешь?

У Дениса перехватило дыхание.

— Я тебе никогда не говорил, — безжалостно продолжал Извольский, — что у менеджера всегда есть три варианта любой сделки? Заключить договор с фирмой, которая просит мало денег за товар, но ничего не откатывает на карман. Заключить договор с фирмой, которая просит больше, а исполняет договор хуже, но зато больше откатывает на карман. И заключить договор с теми, кто вообще ни хрена не сделает, все заводские деньги себе упрет — но половиной поделится. И доказать этого нельзя. Но когда ко мне два раза подряд прибегал снабженец и говорил, что вот — кто же знал! но меня опять кинули — я это снабженца выкидывал к чертовой матери. А тут — два раза! Два раза за два месяца! На поллимона, как минимум!

— Но…

— Кто на комбинате имеет право подписи? Скоросько или ты!? Как это могло пройти мимо тебя! Ты мой зам или ворона лохастая?

Денис стоял, нервно сжимая руки. Извольский вдруг замолчал и проговорил новым, глухим голосом.

— Мне плевать на губернатора и на банк, — вдруг сказал он. — Мне на энергетиков плевать. Это все внешнее. Это как дубинкой по голове. А когда на комбинате крадут — это как рак. Ты этого не застал. А я это по гвоздочку вытаскивал. Когда приходишь к финдиректору и говоришь, — какого хрена ты мил-лионый банковский вексель за триста тысяч долга отдал? «Да что, Вячеслав Аркадьич! Бумажка и бумажка, денег нет, я ее отдал!» «Да ты бы до Сбербанка дошел, улицу перешел, тебе бы девятьсот тысяч дали». «Нешто мы, ахтарские, в этом понимаем…» А у самого уже особняк на Кипре!

Денис стоял перед Извольским весь пунцовый. Оправдываться? Чем? Что если ты спишь по четыре часа в день, то ты можешь просто не дочитать страховой договор до тринадцатой страницы? Вот только почему он, здоровый бугай с двумя руками и двумя ногами, до тринадцатой страницы не дочел, а парализованный, накачанный всякой химией Извольский — дочел?

— Приходит счет за ломку мартена, на двести тысяч, — продолжал Извольский. — Идешь в цех, спрашиваешь, много ли людей печку ломало. «Да не, человек десять». «А долго ли?» «Да два дня». Идешь к главному инженеру: «А не много ли — двести штук за печку?» «Да ты что, там сто человек целый месяц трудилось…» Я тогда еще замом генерального был. Приходишь к генеральному, начинаешь орать, что у нас ломка мартена немногим отличается от ломки чеков у «Березки». «Да что ты, такие хорошие ребята». А на этих хороших ребят давно бандиты уже сели, потому что на всякий скраденный грош садятся бандиты… А меня потом еще ругали, что я генерального в унитаз вылил. А тут — либо генерального в унитаз, либо весь завод. Думаешь, от меня тогда так просто отстали? По окнам стреляли. К двери траурный венок прислали… Я это зубами выгрызал, людей через колено ломал… А ты в два месяца все в канализацию слил… Кинули, как лоха: ах, юристы все в Москве…

Извольский сцепил руки у подбородка. Шторы в кабинете были отдернуты, комнату заливал ослепительный свет от отраженного настом солнца, и в этом свете Денис очень хорошо видел, как постарел и пожелтел за время болезни тридцатичетырехлетний Извольский.

— Иди, Денис. Со Скоросько разберешься сам. И со всеми остальными. Пусть Вовка пробьет эти контракты. Может, они уже на криминал завязаны. Или на «Ивеко».

— Ты не хочешь разговаривать со Скоросько?

— Нет. И с тобой я тоже не хочу разговаривать. Иди.

Денис спустился на второй этаж и там долго сидел в зимнем саду. На кадке с пальмой в позе суслика застыла кошка Маша — единственное живое существо, которое Извольский позволил завести в доме. Судя по всему, кошка Маша справляла в кадку свои кошачьи дела, и хорошо, что ее никто не видел.

Денису очень хотелось напиться, но было только десять часов утра, и поэтому он тупо сидел, глядя на солнце и кошку под пальмой. Кошка сделала свое дело и прыгнула ему на колени. С лапок ее ссыпалась черная земля.

Потом Денис повернул голову, и увидел, что около лестницы стоит Ирина. Кошка спрыгнула с колен и побежала к хозяйке.

— Господи, Денис, что такое? — спросила Ирина. — на вас лица нет. Со Славой все в порядке? Денис промямлил что-то невразумительное.

— Он слишком много работает, — с упреком сказала Ирина, — ему надо лежать и лежать, а он сидит за этими договорами. Денис, ну неужели вы не можете прочитать эти бумаги вместо него?

— Я их читал, — сказал Денис.