— Стоит ли о ней вспоминать? Нет, для другой, но из того же дома.
— Так быстро проходит любовь?
— Трудно ответить в общем и целом. Та любовь умерла, едва родившись, скорей всего, и завтрашняя дольше не протянет, хоть тут ярискую…
И тотчас в мозгу моем сверкнул луч, я осекся. “
И все же что — то подсказывало мне: игра не была чистой, и я, поддаваясь ей, своей волей шел в ловушку, притворяясь слепым. Иначе говоря, мы либо принимаем условности, либо глядим правде в глаза и подрываем установленный порядок. Это я понял еще в Саламанке, когда плоть моя пребывала в невинности, а дух еще не дерзнул возмутиться против Всевышнего: уже тогда мне нравилось докапываться до основ общепринятых истин и убеждаться, что они лишены внутреннего стержня и зиждятся на фундаменте из нелепых правил, голословных утверждений. “Грешно совращать девицу, — говорил нам профессор, — ибо это будет действием, совершенным против воли ее отца”. — “А если у нее нет отца? — спрашивал я. — Или отец сам ее к тому понуждает?” Профессор начинал выстраивать цепь силлогимов. “Но отчего же мы почитаем за грех, если свободная женщина волею своей соединяется со свободным мужчиной?” — продолжал я допытываться. И к вящему гневу педанта делал вывод: “Самоочевидно: коль скоро Бог прямо наложил на это запрет, то потому, что акт сей по сути своей — акт религиозный…” На что преподаватель отвечал мне: “Сеньор Тенорио, у вас еретический склад ума — уже только в силу любви к противоречиям”. А я отвечал: “Это лишь прием, сеньор, не более того, я прибегаю к нему из учтивости: задаю вам труднейшие вопросы, дабы вы их разрешили и тем явили нам тонкость своего ума”. Но профессору так и не удалось внятно втолковать мне, почему мужчина обязан жениться на девушке, которую соблазнил, и не должен жениться на проститутке, чье тело купил.
И вот теперь, размышляя о своих нравственных обязательствах перед девицей, я приходил к выводу, что жениться на ней и убить ее отца — вещи логически трудно совместимые, словом, вещи, которые без грубой натяжки немыслимо поставить в один ряд. Нет, нет! Убийство здесь прозвучит фальшивой нотой, царапаньем по стеклу, станет неловким мазком на картине. Смерть добавит к комедийной интриге неуместный трагический оттенок. Верней было бы позвать Командора и сказать ему: “Вы — глупец и пугало гороховое, я решил украсть вашу дочь, а после жениться на ней, просить у вас ее руки и заключить с ней брак подобающим образом. Теперь, когда дело сделано, поступайте как знаете. Я привел ее в свой дом и обращаюсь, как должно обращаться с сеньорой, и уверяю вас: брак наш вполне законен…” и так далее. Командор учинит скандал, станет угрожать судебным разбирательством и бог весть чем еще, а в конце концов попросит денег. Я ему их, наверно, дам. Но мои высокочтимые предки там у себя, в особо им отведенной части загробного мира, отвернутся от меня. И адвокат засмеется своим ехидным смехом — снисходительно, словно знал обо всем заранее. “И чтобы закончить вот этим, ты строил из себя трагического героя? Ради этого, милый племянничек, ты произносил пылкие речи, бросал вызов Богу? Ведь ты обращался к небесам в надежде быть услышанным. Во всяком случае, меня ты встревожил. А оказывается, то были не более чем словесные хлопушки! Все успокоилось свадьбой. Дон Гонсало добился своего — заграбастал твои денежки, и как раз так, как замыслил, приманив тебя женским телом. А то, что это тело его дочери, а не доньи Соль, ничего не меняет”.
И адвокат был бы прав. Крыть мне было бы нечем.
— Лепорелло, скажи — ка, в каких случаях соблазнитель избавлен от обязанности жениться на соблазненной им девице?
— Нет таких случаев, коли он кабальеро. Разве что…
— Разве что?
— Разве что он уже женат, хозяин. Но тут и греха будет поболе, потому как он еще и прелюбодействует.
— А ты полагаешь, что плотский грех бесчестит прелюбодея?
— В любой порядочной земле, хозяин, обесчещенным считают супруга. Иль отца, когда речь идет о незамужней девице.
— И по — твоему это справедливо?
— Тут судить не берусь. Так заведено испокон веку.
— Завел — то это небось дьявол.
Лепорелло дернулся и взглянул на меня сердито.
— Чего уж валить на дьявола все подряд? Человек — то и сам не промах по части дурных дел, и без дьявола управляется.
Я, расхохотавшись, схватил его за руку.
— Разве этому учит тебя богословие?
— Знать не знаю, учит оно этому иль не учит, но тут я и свое рассужденье имею. Избавься мир от дьявола, лучше в мире не будет.
Я подвел его к окну, откуда задувал свежий ветерок.
— Никогда не повторяй такое на людях. Это ересь. Хотя…
— Что?
— Хотя сам я замышляю согрешить на свой манер, то есть дьявол тут будет ни при чем, даже против его воли. Я — сам и ради себя самого, но от моего греха людям вреда не будет. Получится что — то вроде ученого диспута, спора между Господом и мною. И другим до того дела нет.
— Так ведь вы на помыслах не остановитесь… Начнете богохульствовать вслух, вас детки могут услышать.
— А разве такой путь заказан: творить добро, замешенное на кощунстве?
— Очень уж дело хитрое, как мне сдается.
— Да разве невозможное? Скажем, вот я теперь…
— Что, хозяин?
Я схватил его за плечи и взглянул ему в глаза.
— Что ты обо мне подумаешь, если я женюсь на Мариане?
В его зрачках на миг вспыхнул странный огонек.
— Я только слуга, сеньор. Не мне судить того, кто мне платит.
— Я уверен: Мариане я бы сделал добро. Но ведь на самом деле я совершил бы кощунство, ибо брак сей послужит мне лишь средством: тогда совесть моя не вынудит меня жениться на девице, которую я вскорости намерен соблазнить.
— Ту, что была в церкви? — Лепорелло задумался. — И мне дозволено сказать свое слово?
— Разумеется.
Он поднес к губам сложенные в щепотку пальцы.
— Девочка всем на зависть!
— Больше тебе нечего сказать?
Он улыбался.
— Ведь я не Тенорио, хозяин. Мы — люди простые, и чести у нас нет, потому что нет денег, нам нет нужды заглаживать грехи. Слюбиться можно с кем угодно, а потом уж — старайся выкрутиться. Совесть у нас не такая деликатная, как у господ. Подлыми мы родились, вот и ведем себя по тем деньгам, что в кармане имеем. Да от нас многого никто и не требует. Так что я бы на вашем месте голову себе не ломал и всякими сложностями не забивал, да в рассуждениях не исхитрялся, а шел бы прямиком к цели. Но я — то, хозяин, не Тенорио.
— Нет, ты не Тенорио, но ты — циник. Так?
— Самую малость, хозяин, в меру необходимости. Только в меру необходимости.
— Короче, ты советуешь мне идти прямо к цели? Правильно я тебя понял?
