Она вдруг замолкла и схватила меня за руку.
— Ты должен жениться на Эльвире! Избавь ее от отца, Хуан! Укради, коли надо! Я дам тебе ключ! Напиши ей письмо, подкарауль в церкви, пусть она на тебя посмотрит! Она тотчас влюбится — и в твоих объятиях станет нежной и доброй! Не говори “нет”, Хуан!
Ее взгляд умолял, ее голос подстегивал. Я же в ответ не мог выдавить из себя даже улыбку.
Мы добрались до дома с первыми лучами солнца. Я был взбешен, но вместе с тем наиболее трезвая часть моего рассудка требовала, чтобы я как следует обдумал ситуацию и попробовал разобраться в ней. “Ясно одно, Хуан, кое — что ты упустил из виду, ибо Бог — это любовь, и если донья Соль нашла в тебе любовь, значит, ты невольно помог ей прийти к Богу. Ты замахнулся слишком высоко. Лучше оставаться в тени; пускай Его предугадывают, точно не распознав, ты ли есть Бог, на которого они уповают. Тогда ты не станешь препровождать их прямехонько в Его руки, нет, они окажутся в твоей власти. Но это, разумеется, если они веруют. А вот тем, кто веры лишен, было бы недурно открыть тайну Вечного и его прелести, дабы потом мог ты сказать Господу: “Вот тебе дар мой, но рожден он для Тебя из греха”. Было бы недурно, недурно… Идея показалась мне безупречной, и тут я подумал: а почему бы не испробовать ее на Эльвире. Донья Соль пообещала мне ключ, указала время, когда та каждодневно отправлялась к мессе. У меня оставалась пара часов.
Лепорелло помог мне разуться и принес с кухни кое — какие закуски, потому что оба мы были голодны. Потом он спросил, не желаю ли я вздремнуть. Я ответил, что нет, что хотел бы только прилечь, прямо так, не раздеваясь, и что вскорости нам предстоит снова выйти из дома. Потом он принес бумагу и перо, и я принялся сочинять любовное послание. Письмо вышло длинное, пошлое, витиеватое, я перечел его и, негодуя на себя, разорвал. Дожить до двадцати лет и не научиться начеркать юной даме несколько пылких слов! Мне пришло в голову порыться в отцовских книгах, может, кто — то из поэтов даст мне урок любовного красноречия… Но отец мой всю жизнь читал только эпико — героические сочинения и богословские трактаты. Я обозлился еше пуще, и гнев погнал меня в патио. Дворик в эти часы был прохладен, пуст и тенист. Меж розами и апельсиновыми деревьями бил фонтан, ласточки пили воду. Черный упитанный кот, притаившись в углу, изготовился к прыжку, прыгнул, но толстое брюхо помешало ему достичь цели. Я счел это упреждением себе: велеречивая эпистола обречена на провал. Но как вместить в пять — шесть слов все, что желал я сказать Эльвире? Я сел на скамью рядом с розовыми кустами, глубоко вдохнул аромат цветов и крепко задумался. Дело было спешным и не терпело кружения вокруг да около. Не годился тут и слишком высокий стиль — я помышлял о телесном союзе, но не духовном. Я опять потребовал бумагу и перо и сочинил новое послание, получилось чуть менее двух квартилий. Тоже не слишком коротко, но куда как решительней. Я начал исправлять то тут, то там; вымарал пустые словеса, ужалвступление, и после часа трудов от письма осталось лишь следующее: “Это я сегодня ночью проник в твой дом и стоял так близко от тебя, что пистолет твоего отца был направлен мне прямо в сердце. Я — то, о чем мечтает тело твое. Я вернусь”. Внизу я поставил свои имя и фамилию. Письмо, как легко обнаружить, содержало только одно утверждение — ложное, но эффектное, да и главная фраза на деле принадлежала не мне — слишком она походила на первые слова Марианы: “Я то, о чем вы мечтаете”. Ежели словам этим научил ее Командор, в чем я ни минуты не сомневался, ибо безграмотной девице в жизни самой не додуматься до столь театрального зачина, то я возвращал мяч, но теперь уж с камнем внутри, иначе говоря, я отразил удар оружием противника, но сперва как следует наточил его.
Часы на Хиральде пробили восемь раз. Я поднялся в свою комнату, сменил платье на более легкое и нарядное, а потом, спрятав письмо в карман, направился к церкви, где Эльвира имела обкновение слушать утреннюю мессу. Лепорелло плелся сзади. До места мы добрались загодя, так что у нас было время побродить и посмотреть, кто входил в храм и кто оттуда выходил.
Эльвира явилась ровно в девять, с двумя дуэньями по бокам и двумя слугами за спиной. Я заметил их издали, и у меня хватило времени встать в дверях и там дожидаться ее — одна из нищенок охотно уступила мне свое место и даже подмигнула, разгадав мой коварный замысел: “Коли надобно тайком передать записочку, положитесь на меня”. Как только Эльвира приблизилась, я метнул на нее дерзкий взгляд. Она споткнулась, я послал ей улыбку. Она подняла вуаль и открыла лицо, я взглядом поблагодарил ее. Заметив, как она затрепетала, я показал ей свою руку с зажатым в ней посланием. Эльвира замешкалась и вздохнула. Я жестом пояснил, что она вольна принять письмо иль отвергнуть. Проходя мимо, она уронила молитвенник; один из слуг кинулся за ним, но я успел наступить на книгу. Слуга свирепо выпятил грудь. Я тоже принял воинственную позу. Мы обменялись грозными взглядами, но, видно, он все же одумался и сделал шаг назад, я смог нагнуться и поднять книгу. Эльвира громко промолвила: “Отец убьет вас”. Я ответил: “В этом нет нужды, дочь уже сразила меня наповал”. Она спрятала письмо в перчатку и торопливо вошла в церковь.
Эльвира села в один из первых рядов. Я наблюдал за ней, укрывшись за колонной: она уткнулась в молитвенник и не поднимала головы, но я разглядел, как дрожали ее губы. Лепорелло стоял рядом со мной и самозабвенно следил за полетом мухи, ему не было дела до моих забот.
— Когда она станет уходить, я поспешу за ней, а ты проверь, не выкинула ли она письмо.
Проповедь длилась долго, Эльвира сидела неподвижно и, кажется, ничего вокруг не замечала, так что, если бы не дуэнья, не подошла бы и под благословение. Когда же она собралась покинуть храм, я двинулся вперед, чтобы увидать, как она выходит, и чтобы снова предстать перед ней. Четыре пары пылающих гневом глаз охотно испепелили бы меня, но в глазах Эльвиры я заметил ожидание. Своим же взглядом я желал внушить ей лишь одно: “Ты будешь моей”.
Было еще рано. Синее небо Севильи пересекала стая голубей. Яркое солнце и белизна стен делали тени более темными, почти черными. До меня донесся аромат жасмина, но рядом со мной расположились нищие, распространяя свой неистребимый запах. Тут из храма вышел Лепорелло и, зажав нос одной рукой, другой протянул мне что — то. На ладони моей оказалась кучка бумажных обрывков. Я взглянул на них и швырнул по ветру.
— Следуй за мной.
— Домой?
— Да. У нас есть дело.
Я заперся в мрачной зале с покрытым сверкающей плиткой полом, снял камзол, расстегнул ворот рубашки и закатал рукава. Становилось чертовски жарко, и мозг работал вяло, словно желая отдохнуть, выключиться и отдать тело во власть одних лишь ощущений. Я велел принести чего — нибудь холодного, и мне подали ледяной воды с анисовкой, которая помогла мне взбодриться. В голове начало проясняться, но тело давила усталость. Я прилег на диван, чтобы рассудок мой поработал покойно, но тотчас заснул. А когда проснулся, уже миновал полдень. Вокруг на цыпочках кружил Лепорелло. Услыхав, что я шевельнулся, он подскочил ко мне.
— Вот, принесли пакет.
Я разорвал обертку. Внутри лежали ключ и какие — то бумаги. Донья Соль прислала мне план дома, на нем был обозначен путь к спальне Эльвиры, имелась и приписка: “Эльвира поведала мне, что в церкви увидала мужчину, краше которого нет на свете. Это был ты? Благодарю! Я сказала, что тот мужчина. наверно, предназначен ей судьбой, и глаза ее вспыхнули надеждой. Не обмани меня! Полагаю, все легко уладится и можно будет отыскать сговорчивого священника, который вас обвенчает. Как бы мне хотелось при том присутствовать! Ты позволишь? Клянусь: увидав тебя счастливым, я обрету силы для своей жертвы. Напиши ей, Хуан, нынче же напиши, пусть твой слуга в час молитвы доставит письмо к моему окну, я сама положу его Эльвире на подушку. Объясни ей, что в церкви был ты”.
Ах, простодушная донья Соль! Теперь я знаю, что все женщины спят и видят, как бы поспособствовать чужой любви, обожают устраивать тайные свидания и помогать двум любящим любить друг друга еще сильней; но тогда — то мне почудилось, что супруга дона Гонсало проявляла чрезмерное великодушие и что она очень уж поспешно двигалась вперед по дороге, ведущей к святости. Я поклялся в душе не разочаровывать ее, а так как письмо подстегнуло мое воображение, я тотчас набросал несколько строк для Эльвиры: “Как это письмо добралось до тебя, так я доберусь в одну из ближайших ночей до губ твоих. Я дам тебе свободу. Дон Хуан”. Я вручил письмо Лепорелло и снабдил того указаниями.
— Это для той, вчерашней, хозяин?
