пять, она была красива. Я окинул взглядом ее фигуру, но платье скрывало все, кроме выступавших вперед полукружий груди.
— Я донья Соль, жена Дона Гонсало.
— Но… вы так молоды!
— Я вторая его жена.
— Все равно… Командор — старая развалина!
Она горько улыбнулась и поставила подсвечник на стол.
— Если бы только это…
Теперь она говорила в полный голос, не таясь, и даже с долей театральности. Потом положила руки мне на плечи и заглянула в глаза. Взор ее пылал, губы дрожали.
— Что вы думаете обо мне?
— Мне трудно судить, я вас не знаю.
— Взгляните на меня получше, Дон Хуан. Нравлюсь я вам?
— Это да.
— Заметно ли, как я несчастна?
— Вы кажетесь слегка печальной.
— Нет, нет. Я несчастна. Горе разрушило мою красоту. Когда меня выдали за Командора…
Я и раньше слышал в доме какой — то шум, но тут он раздался так близко, что Донья Соль замолкла на полуслове.
— Мой муж! За ним сходили. Но не бойтесь. Если он обнаружит вас в спальне жены, ему это будет безразлично.
— Зато мне — довольно неприятно, — пошутил я. — Доселе мы считались друзьями.
— Я избавлю вас от встречи с ним.
Она подтолкнула меня к маленькой дверце, отперла ее, и я оказался в узкой комнате, заставленной шкафами. Над дверцей имелось стеклянное окошко, и я, изловчившись, добрался до него, чтобы наблюдать за происходящим. В дверь спальни колотили, голос Дона Гонсало громыхал:
— Эй! Скорей открывайте! Чтоб вам всем сгореть!
Донья Соль неспешно взяла свечу и отворила дверь. Дон Гонсало вихрем ворвался внутрь. За ним следовала юная девушка в накинутой поверх рубашки шали. Донья Соль повернулась к мужу, так что девушка оказалась в тени.
— В дом пробрался мужчина!
— И вы ищете его здесь?
— Я буду искать его хоть на дне преисподней! И убью наглеца!
В правой руке он держал огромную шпагу, в левой — пистолет. Донья Соль хранила невозмутимость.
— Велите принести огня и обыщите все.
— Тут? К чему? — Он повернулся к Донье Соль и окинул ее презрительным взглядом. — На тебя — то уж никто не позарится.
— Тогда зачем вы меня разбудили?
— Чтобы ты присмотрела за дочкой, пока я стану обыскивать дом.
— При упоминании Эльвиры голос его дрогнул, и глаза заметались, отыскивая ее во мраке. — Ты здесь?
Дочь шагнула вперед и оказалась на свету. Она была миловидной, стройной и грациозной. По спине рассыпались темные волосы с золотистым отливом. Небрежно накинутая шаль оставляла открытыми пухлые, красиво очерченные руки.
Дон Гонсало протянул чудовищную лапу с зажатым в ней пистолетом, обнял дочь за плечи и пылко притянул к себе. Она подчинилась, но как — то вяло. Дон Гонсало спрятал пистолет и пальцы его нежно погладили обнаженные плечи Эльвиры.
— Честь дочери… — начал Дон Гонсало, все крепче прижимая к себе девушку.
— Оставьте ее на меня и ступайте, а то незваный гость успеет улизнуть.
— Я разрублю негодяю башку надвое! — взревел Дон Гонсало и выпустил Эльвиру, но прежде еще раз погладил. — Я покажу, покажу этим севильским юнцам, что такое…
Донья Соль захлопнула дверь, оборвав вопли мужа. Девушка прижалась к стене.
— Я так хочу спать, — промолвила она певучим голосом.
— Сдается мне, сеньорита, что вы не слишком обеспокоены случившимся.
— Как и ты сама. Я не привыкла к такого рода покушениям, потому и не знаю — радоваться мне иль слезы лить.
— Но неужели тебе не боязно: в доме прячется какой — то мужчина, может статься, ему нужна ты?
— А чего мне бояться, если никогда ни один мужчина не искал меня? Да случись такое, я, верно, не испугалась бы. Надо думать, мужчины не так дурны, как судит отец, а есть среди них и красавцы. Вот и пускай бы один из них оказался рядом со мной, остался навсегда. — В тоне ее засквозила игривость, а по губам пробежала улыбка досады и горечи. Она скинула шаль и взяла в руки веер. — Жарко! Почему ты не откроешь окно?
— А если кто с улицы увидит тебя раздетой?
— Но я просила открыть только окно, а не ставни. К тому же…
На ней была рубашка из такой тонкой ткани, что сквозь нее просвечивало тело. Донья Соль отнесла подальше свечу и распахнула окно. Эльвира подошла к окну, подняла руку над головой и продела пальцы в решетчатый узор.
— Эльвира!
— Что?
— Если вернется твой отец…
— Пускай. Какой грех в том, что я хочу глотнуть воздуха?
— В том греха нет.
— А в мечтах о муже, который оберегал бы дом от незваных гостей?
— И в этом нет греха. Но вслух о таких вещах не говорят.
— Какая разница, говорю я иль нет, ежели они не выходят у меня из головы? Только о том и думаю, и прямо бешенство одолевает — ведь мне уже скоро двадцать, и я знаю, что красива. — Она резко повернулась. — Не желаю больше сидеть взаперти, как велит отец. Ну где я бываю? Только в церкви — закрыв лицо, под надзором! Но мне известно, что есть иная жизнь, как, скажем, у моих служанок, которые проводят ночи в объятиях возлюбленных. Да, известно, я сама видала и мечтаю о том же. Пускай и меня обнимет мужчина, сделает счастливой. Если отец об этом не думает, я сговорюсь с каким — нибудь конюхом и, как простая служанка, отворю ему ночью дверь своей спальни.
Говоря так, она приблизилась к свету, и Донья Соль телом загородила огонек, так что фигура Эльвиры опять потонула во мраке. Эльвира замерла.
— Ты позволишь мне провести ночь тут, с тобой?
У Доньи Соль невольно вырвалось:
— Почему? Зачем?
— Затем, что тут дышится свободно, а в золоченой клетке, где сплю я, — нет воздуха. Вот было б у меня такое же окошко, с цветами, — я глядела бы на улицу, на проходящих юношей.
— Эльвира!
Они стояли совсем рядом. Донья Соль протянула к ней руки, обняла и усадила в кресло, задвинутое в самый угол. Я больше не видел ее — рамка окна открывала мне ноги ниже колен. Донья Соль опустилась рядом с ней на корточки и о чем — то зашептала.
Я стал находить свое положение пренеприятным. Кроме того, меня мучила загадка: я не мог уразуметь, отчего так приниженно держала себя Донья Соль с мужем и Эльвирой и отчего с таким пренебрежением обращались они с ней. Я кое — как спустился вниз и замер в ожидании. Прошло немало времени. До меня доносился шелест тихой беседы и шум, с каким Дон Гонсало обыскивал дом: крики,
