- Мелкая рыбёшка.

- Или один из тех, других, что повсюду следуют за нами?

- Мелкие рыбёшки.

- А где же крупная рыба? На Ямайке, где исчезла Лиза Шелгрин?

- Нет. Скорее всего в Чикаго. Это вотчины сенатора Тома.

- Могу поспорить, ты думаешь не о Чикаго.

- Ты научилась читать мысли?

- Назовём это женской интуицией. - Ну, ты права, я думаю о Лондоне.

- Но ты доказывал, что я никогда не жила там, что все это фальшивка.

- Да. Но Филдинг Атисон, ЛТД...

- ...которая иногда зовётся Объединённой Британско-Континентальной страховой...

- ...находится в Лондоне, - сказал Алекс, - и я очень даже уверен, что вот они - не мелкие рыбёшки.

- Ты опять подключишь англичан к этому делу?

- Нет. По крайней мере, не по международному телефону. Насколько это будет возможно, я бы предпочёл иметь дело с людьми из Филдинг Атисон лично.

- Ты хочешь сказать, что поедешь в Лондон?

- Правильно.

- Когда?

- Как можно скорее. Завтра или послезавтра. Поездом я доберусь до Токио и оттуда полечу самолётом.

- Мы полетим самолётом.

Он взглянул на неё и нахмурил брови.

- Мы оба, - настаивала Джоанна.

- Тебе надо побеспокоиться о 'Лунном свете'.

- Марико может присмотреть.

- Разумеется. Но посетители ждут твоих выступлений.

- У них отличная еда и первосортный оркестр, играющий для них, - сказала Джоанна. - Они могут обойтись без меня и ещё некоторое время.

- Я собираюсь исследовать бизнес Филдинг Атисон. Я собираюсь задавать вопросы и совать нос в их дела. Я собираюсь нажимать, нажимать и нажимать, пока они не отреагируют. Это самый верный способ заставить открыть то, что они хотят сохранить в секрете. Если я их достаточно рассержу, они могут даже ошибиться. Но это опасная работа.

- Что я - фарфоровая кукла?

- Вряд ли, - согласился Алекс.

- А здесь, одна, я буду не в меньшей опасности.

- У тебя будет Марико. И я позабочусь о круглосуточной охране на время моего отсутствия.

- Ты - вот единственная охрана, которой я доверяю, - сказала Джоанна. - Я собираюсь в Лондон с тобой.

Сенатор Томас Шелгрин стоял у одного из окон в своём двухэтажном кабинете. Он наблюдал за редкими машинами, проезжавшими мимо его дома, и ждал звонка.

Вторник, вечером первого декабря. Вашингтон и его пригороды накрыты тяжёлым одеялом прохладного, сырого воздуха. Случайные прохожие спешат от домов к припаркованным автомобилям или от автомобилей к приветливым дверям домов. Их дыхание клубится перед ними, плечи подняты, головы втянуты в плечи, руки - глубоко в карманах. Но сегодня ещё недостаточно холодно. Если верить телепрогнозу погоды, под утро на город обрушится ледяной дождь.

Шелгрин находился в тёплой комнате, но ему было холодно, как одинокому ночному прохожему, проходившему сейчас по улице мимо его окна.

- Виновен, - сказал он себе. - Та самая вина и те самые угрызения, которые каждый раз охватывают меня в первый день каждого месяца.

Большую часть года, когда верхняя палата Конгресса Соединённых Штатов собиралась на сессию или когда у него были ещё какие-нибудь правительственные дела (официальные или неофициальные), сенатор жил в своём огромном двадцатипятикомнатном доме в Джорджтауне. В Иллинойсе он жил менее одного месяца в году. Хотя он не женился вторично после смерти жены и несмотря на то, что его единственный ребёнок был похищен и до сих пор не найден, этот просторный дом не был слишком большим для него. Том Шелгрин во всём хотел иметь самое лучшее, и у него были деньги, чтобы купить это самое лучшее. Его обширные коллекции, начиная от редких монет и кончая отличнейшими образцами античной мебели в стиле Чипендейл, требовали очень много свободного места. Им руководила не просто страсть коллекционера. Его потребность в антикварных ценностях была одержимостью. У него было более пяти тысяч первых изданий американских романов, сборников рассказов и стихов: Уолт Уитмен, Герман Мелвилл, Эдгар Аллан По, Натаниель Хотторн, Джеймс Фенимор Купер, Стефан Винсент Венет, Торо, Эмерсон, Драйзер, Генри Джеймс, Роберт Фрост и сотни других. В двух больших комнатах размещались более двухсот экземпляров стибенского художественного стекла, включая и все самые дорогие образцы, которые были созданы за последние пятнадцать лет. Его редкие марки были оценены почти в полмиллиона долларов. На стенах в его доме висели сто девять подлинников картин, но он признавал только десять из них. Большая часть его собрания находилась в хранилище или в доме в Чикаго. Только его коллекция Сальвадора Дали состояла из восемнадцати репродукций и девяти оригиналов. Он коллекционировал хрустальные пресс-папье, восточные гобелены и экраны, изысканный фарфор, бронзовые скульптуры, преимущественно современных мастеров, настоящие персидские ковры ручной работы, исторические письма и автографы, одеяла Навайо (одно из лучших его вложений, увеличивших свою ценность за последние десять лет более, чем на две тысячи процентов), вина, железнодорожные памятки, начиная с восемнадцатого и девятнадцатого веков, драгоценные камни, древние китайские и японские веера, из шелка или рисовой бумаги, и многое другое. Дом в Джорджтауне был битком набит таким добром. Его содержимое было застраховано на десять миллионов долларов. В каждой комнате была установлена пожарная сигнализация. В потолки встроена почти невидимая, но надёжная система конденсирования. Система сигнализации против взлома была просто чудом. Она засекала чужака посредством специальных устройств, спрятанных под коврами, скрытых электронных глаз и инфракрасных сканнеров.

В доме Шелгрина обитали не только неодушевлённые объекты. В нём также жили мажордом и кухарка (бывшие мужем и женой), шофёр и горничная. В будние дни миссис Финч, секретарь сенатора, носилась туда-сюда по поручениям. Часто его навещал Бёртон Талбот, советник в финансовых вопросах, а зачастую и деловой партнёр. По выходным Шелгрин обычно принимал гостей. Он не любил бывать один, потому что, когда он оставался один, у него было слишком много времени, чтобы думать. В моменты одиночества некоторые вопросы, о которых ему приходилось думать, были настолько ужасающими, что вполне могли бы свести его с ума.

Зазвонил телефон.

Шелгрин бросился к письменному столу и снял трубку.

- Алло?

- Сенатор?

Это был Петерсон.

- Продолжайте, - сказал Шелгрин.

- Как поживаете?

- Нормально.

- Сегодня хорошая ночка.

- Мерзкая.