- Да, но затем я всегда получаю их тоже. Я получаю их, чтобы прочитать самому. Это важно. Вы не знаете, как это важно. А вы даёте мне устный отчёт о том, что она делала. Так вы вдруг превращаетесь в толкователя. Хуже. В человека, который вмешивается в чужие дела. И донесение становится не таким уж личным. И не таким уж частным или значимым.

На протяжении всей этой отповеди голос сенатора неизменно повышался, у него появилась шумная одышка. Петерсон произнёс:

- Полегче, парень. Полегче, дорогой Том.

Шелгрин понимал, что все звучит неразумно, но это глубоко запало ему в душу. Его контакт с Лизой - теперь Джоанной - был минимальным и всегда через третьи руки - этакий мостик с движением только в одну сторону, построенный из хлипких листков бумаги. За более чем десятилетие между ним и его дочерью не было ни одного живого слова. Поэтому-то он так ревниво отстаивал те несколько минут чтения первого числа каждого месяца.

- В тот день, на Ямайке, когда мы все это устроили, - говорил Шелгрин, - вы пообещали мне, что будете давать донесения о её успехах. Я не был готов к тому, что буду полностью отрезан от неё. Я хотел знать, что она делала. Мы договорились, что донесения будут в письменной форме. И они всегда были такими. Четыре страницы, пять, иногда шесть или семь. Всегда в письменной форме. Вы вручали мне донесение, и я читал его при свете фонарика в этом чёртовом едущем автомобиле. Затем я отдавал его вам обратно, и вы уничтожали его. Вот как у нас заведено, Петерсон. Вот так всегда это проходило. Так мы договаривались. Я не одобряю никаких изменений. Я просто не позволю такое!

- Успокойтесь, дорогой Том.

- Не называйте меня так!

- Не надо кричать.

- У вас, по крайней мере, есть фотографии?

- О, да. Несколько фотографий. Очень интересных.

- Позвольте мне посмотреть.

- Они требуют кое-каких разъяснений.

- Каких разъяснений? Это фотографии моей дочери. Я знаю, кто она. Я... - Вдруг он остановился. От жуткого страха слова застряли в горле. Он закрыл глаза. Во рту было сухо. - Она... с ней что-нибудь случилось... мертва?

- Ну, нет, - сказал Петерсон. - Нет, нет. Ничего такого, дорогой Том.

- Это действительно так?

- Конечно. Если бы было иначе, я не стал бы придерживать такие новости, ни за что на свете.

Это заверение вернуло гнев обратно. Шелгрин открыл глаза и сухо произнёс:

- Тогда что же все это значит?

- Сначала я дам вам немного времени остыть, - сказал Петерсон.

- Я не нуждаюсь в этом!

- Если бы вы могли слышать себя, дорогой Том, вы не сказали бы этого.

Шофёр замедлил 'Мерседес', свернул налево в узкий переулок и снова нажал на газ. Казалось, он не понимал или совсем не интересовался тем, что происходит на заднем сиденье.

Наконец, Петерсон достал свой дипломат, стоявший около него со стороны дверцы, положил его на колени, открыл и вытащил папку, в какой обычно были фотографии Лизы.

Шелгрин потянулся за ней.

Но Петерсон не собирался отдавать папку. Он сказал:

- В этот раз донесение устное, потому что оно слишком сложное и важное, чтобы его можно было изложить на бумаге. Я не изменил процедуру без вашего разрешения, дорогой Том. Мне пришлось так сделать только сегодня, всего один раз, потому что это особый случай. Своего рода кризис.

Шелгрин раздражённо произнёс:

- Да что вы говорите? Только один раз? Ну, так почему же вы не сказали об этом сразу?

Петерсон улыбнулся. Его пухлая рука легко переместилась на плечо Шелгрина.

- Дорогой Том, вы не дали мне такой возможности.

Петерсон открыл папку. В ней лежали несколько фотографий восемь на десять дюймов. Он передал верхнюю Шелгрину.

Фонарик лежал между ними на сиденье. Сенатор взял его и включил.

На фотографии Лиза и довольно привлекательный мужчина сидели на скамейке у выхода с какой-то рыночной площади.

- С кем это она? - спросил Шелгрин.

О, вы знаете его.

Сенатор держал фонарик под углом, чтобы свет не отражался от глянцевой поверхности. Он нагнулся поближе и вгляделся в черно-белое лицо.

- Усы... что-то в нём знакомое...

- Вам надо вернуться немножко назад, - сказал Петерсон. - Вы не виделись с ним семь или восемь лет, может, даже дольше.

Внезапно Шелгрин почувствовал, как будто какая-то невидимая, сверхъестественная тварь схватила его сердце острыми когтями.

- А, а, нет. Этого не может быть. Он?

- Это он, дорогой Том.

- Тот сыщик.

- Хантер.

- Алекс Хантер. Господи!

- Ему надоело его дело и Чикаго, - сказал Петерсон, поэтому каждый год он берет отпуск на пару месяцев. Прошлой весной он ездил в Бразилию. А две недели назад приехал в Японию. И в Киото.

- И в 'Прогулку в лунном свете', - произнёс Шелгрин. Он не мог оторвать взгляда от фотографии, потому что для него она перестала быть всего лишь изображением и превратилась в зловещий знак, предвещающий беду. Эта фотография стала воплощённой опасностью, сконцентрированной в его руках. - Но почему Хантер из всех мест выбрал именно это? Вероятность случайности - один случай из миллиона.

- Я от всей души хотел бы биться об заклад, что это так, - согласился Петерсон.

Толстяк дожёвывал остатки леденцов, и это звучало так, будто он грыз косточки какого-то небольшого животного, например, птицы.

- Но мы вне подозрений, - обеспокоенно произнёс сенатор. - Разве мы не вне подозрений? Я хочу сказать, что даже в том случае, если Хантер заметил некоторое сходство между Джоанной Ранд и девушкой, которую он разыскивал много лет назад...

- Похоже, он узнал её с первого взгляда, - сказал Петерсон.

- Да? Ну, тогда... ну, да, пожалуй, это проблема. Но у него нет доказательств...

- Да нет, у него вполне хватает доказательств, - произнёс Петерсон со зловещей ноткой в голосе, эхом многократно повторившемся в уме сенатора, да и в его плоти тоже, подобно тому, как звон гигантского колокола ещё дрожит некоторое время в воздухе после того, как был извлечён звук. - Хантер уже вдребезги разбил эту иллюзию. Он взял отпечатки пальцев Джоанны и сравнил их с Лизиными. Он подтолкнул её к мысли позвонить в Лондон в Объединённую Британско-Континентальную страховую ассоциацию. И это кое- кого там очень расстроило, если можно так выразиться. Он также отвёл её к психоаналитику, который практикует лечение гипнозом. Этого человека зовут Оми Инамури. Он - дядя её подруги Марико. Мы прослушивали приёмную Инамури, и, могу вам сказать, нам не понравилось то, что мы слышали. Нам это ничуть не понравилось, дорогой Том. Инамури удалось узнать много больше, чем, мы думали, было возможно. Фактически, они знают все, за исключением наших имён и зачем мы это сделали.

- Но почему Хантер не связался со мной? Я был его клиентом. Я заплатил ему до черта денег, чтобы он нашёл её. Или вы полагаете, что, когда он случайно встретил Лизу...

- Он не связался с вами, так как подозревает, что вы замешаны в том, что привело её в Японию под новым именем, - сказал Петерсон. - Хантер думает, что вы наняли его прежде всего для того, чтобы выставить себя в благоприятном свете, чтобы вы смогли сыграть роль убитого горем отца, - и все это ради