— Кажется, он уснул, — прошептала Сильвия, осторожно поправляя краешек листка фиалки, которым она укрыла братика наподобие одеяла. — Спокойной ночи!

— Спокойной ночи! — подхватил я.

— И впрямь, пора пожелать спокойной ночи! — засмеялась леди Мюриэл, опуская крышку фортепьяно. — Ведь все время, пока я пела, вы преспокойно дремали. Вы хоть помните, о чем я пела, а? — укоризненно спросила она.

— Кажется, что-то такое об утке? — предположил я. — Или о какой-то там птичке, верно? — поправился я, заметив, что, мягко говоря, был не совсем точен.

— О какой-то там птичке? — повторила леди Мюриэл с такой иронией, на которую только была способна. — Нет, вы только послушайте, как он отзывается о «Жаворонке» Шелли! Помните, поэт говорит: «Дух, презревший небыль! Птицам не понять…»

С этими словами она направилась в курительную комнату, где, презрев правила светского тона и кодексы рыцарской чести, трое Высокочтимых Лордов мирно уселись на низеньких стульчиках, милостиво позволив леди присутствовать среди нас, а заодно и подавать нам прохладительные напитки, сигареты и спички. Правда, один из них в своем рыцарстве пошел чуть дальше тривиального «благодарю», процитировав строки нашего поэта о том, как Герант, принимая из рук Эниды блюдо, дерзнул

и тем самым как бы воспроизвел сценку из поэмы — милая вольность, за которую он, надо признаться, не получил ни пощечины, ни даже выговора.

Когда все темы для беседы были исчерпаны, мы вчетвером, будучи на короткой ноге друг с другом (а именно такова, на мой взгляд, дружба, претендующая на титул интимной), не сочли нужным разговаривать просто ради разговора и умолкли. Наступила непродолжительная пауза.

Наконец я нарушил молчание, спросив:

— Нет ли каких-нибудь свежих новостей о лихорадке?

— С самого утра — никаких, — спокойно отвечал Граф. — Но утренние вести были весьма тревожны: лихорадка распространяется очень быстро. Лондонское светило медицины поспешно собралось и уехало, а единственный медик, еще остающийся здесь, — это даже не врач, а одновременно и аптекарь, и дантист, и терапевт, и… короче, мастер на все руки. Надо признать, этих бедных рыбаков, не говоря уж об их женах и детях, ждет незавидная участь.

— А сколько их живет в здешних местах? — спросил Артур.

— Неделю назад их было более сотни, — отвечал Граф. — Но с тех пор наверняка умерло человек двадцать, а то все тридцать.

— А что же представители церкви?

— О, среди них выделяются трое храбрецов, — заметил Граф, и его голос слегка дрожал от волнения, — трое настоящих героев, заслуживающих Крест Виктории! Я просто уверен, что они никогда не покинут эти места, чтобы спасти собственную жизнь. Это прежде всего викарий; жена осталась вместе с ним, а детей у них нет. Затем — римско-католический пастор. И, наконец, уэслейский священник. Они остались здесь на свой страх и риск, но говорю вам, что умирающие то и дело приглашают к себе одного из этих троих. Боже, какими хрупкими оказались перегородки, отделяющие одну часть христиан от другой, перед лицом великой драмы Жизни и неизбежностью Смерти!

— Иначе и быть не могло… — начал было Артур, но в этот момент внизу неожиданно зазвонил колокольчик у двери.

Мы услышали, как входная дверь распахнулась; послушались возбужденные голоса. Затем в дверь курительной комнаты резко постучали, и на пороге появилась старая экономка. Вид у нее был растерянный.

— Ваша светлость, двое мужчин желали бы поговорить с доктором Форестером…

Артур тотчас вышел, и мы услышали его взволнованный голос: «Ну что, как дела?» Ответ разобрать было почти невозможно, и единственными словами, которые мы все же поняли, были «десятеро — утром и еще двое — только что…»

— А доктор там? — услышали мы реплику Артура. Хриплый незнакомый голос ответил: «Он умер, сэр. Скончался три часа тому назад».

Леди Мюриэл вздрогнула и закрыла лицо руками; в этот момент дверь тихонько закрылась, и мы не слышали больше ни слова.

Несколько минут мы просидели молча; затем Граф вышел из комнаты и вскоре вернулся, чтобы сообщить нам, что Артур уехал вместе с рыбаками, пообещав вернуться примерно через час. Как ни странно, ровно через час, в течение которого мы почти не разговаривали друг с другом, потому что беседа явно не клеилась, входная дверь грустно скрипнула на ржавых петлях, затем протяжно заскрипела лестница… Право, Артура было трудно узнать: настолько медленно и устало он поднимался, совсем как слепец, движущийся на ощупь.

Войдя, он подошел к леди Мюриэл и тяжело оперся одной рукой о столик. В глазах его мелькнуло странное выражение, точно он только что проснулся после тяжелого сна.

— Мюриэл, любовь моя… — начал он и остановился; губы его дрожали, но через несколько мгновений он взял себя в руки. — Мюриэл… дорогая… Они хотят, чтобы я поехал с ними… в порт…

— И что же, ты должен идти? — воскликнула она, вставая и кладя руку ему на плечи. Затем она заглянула ему в лицо своими огромными лучистыми глазами, в которых блеснули слезы. — Артур, неужели ты должен идти? Ведь это может означать смерть!