— Ну и бог с ними! — добродушно заявил певец. — Я сыграю вам по памяти! — Сказав это, он уселся за фортепьяно и принялся подбирать ноты, но мы так и не услышали ничего, хоть отдаленно похожего на мелодию песни. Граф был изумлен: — Надо же, как странно! Подумать только! И как это я мог забыть, причем не какие-то там слова, а мелодию! Забавно, не правда ли?

Мы искренне согласились с ним.

— Мне принес их тот очаровательный малыш, — проговорил Французский Граф. — Возможно, он их и похитил. Что вы скажете?

— Он, конечно же это он! — воскликнула леди Мюриэл. — Бруно, мальчик мой, где же ты?

Но Бруно нигде не было; более того, пропала и его сестра. Дети исчезли столь же таинственным, поистине волшебным образом, что и ноты…

— А может, они нас просто разыгрывают? — весело сказала леди Мюриэл. — Вдруг это всего лишь ex tempore[31] игра в прятки? Знаете, малыш Бруно — прирожденный плут!

Это предположение было с готовностью принято большинством присутствующих, поскольку некоторые из гостей начали было всерьез беспокоиться. Все с энтузиазмом принялись за розыски детей: гардины на окнах то и дело отдергивались и задергивались, ящики выдвигались, диваны переворачивались, но число всевозможных укромных мест оказалось весьма ограниченным, и поиски прекратились почти так же скоро, как и начались.

— Может быть, они убежали в тот самый момент, когда мы аплодировали вам, — предположила леди Мюриэл, обращаясь к Французскому Графу, который был огорчен куда больше, чем остальные, — и выбрались из зала в комнату экономки…

— Только не через эту дверь! — энергично запротестовали два или три почтенных джентльмена, стоявших возле двери (а один из них даже прислонился к ней.) — Эта дверь не открывалась с самого начала вечера!

Наступило неловкое молчание. Леди Мюриэл не высказывала больше никаких предположений, а потихоньку осматривала задвижки на окнах, открывавшихся точно так же, как и двери. Все они открывались внутрь.

Не закончив свой осмотр, леди Мюриэл позвонила в колокольчик.

— Попросите экономку прийти к нам, — распорядилась она, — и принести вещи наших маленьких гостей.

— Я их уже принесла, госпожа, — отвечала запыхавшаяся экономка, входя в зал через несколько минут. — Я подумала, что юная леди забежит ко мне, чтобы надеть свои башмачки. Вот они, милая девочка! — добавила она, оглядываясь по сторонам и пытаясь отыскать глазами детей. Увы, ответа не последовало, и экономка со смущенной улыбкой взглянула на леди Мюриэл. — Куда же спрятались наши малютки?

— Я и сама их никак не найду, — с досадой отвечала леди Мюриэл. — Уилсон, оставьте детские вещи здесь. Когда дети найдутся, я сама помогу им одеться…

Экономка послушно отдала две детские шапочки и дорожную курточку Сильвии дамам, которые тотчас заохали от восхищения. О, на вещи малышей обрушилась целая лавина восторгов. Не остались без похвал и крошечные башмачки.

— Ах, какие они крохотные! — воскликнула молодая музыкантша, вне себя от восторга. — Представляю, какие у нее малюсенькие ножки!

Наконец детские вещи были торжественно уложены на середину огромного дивана, и гости, отчаявшись дождаться детей, пожелали хозяевам доброй ночи и начали разъезжаться по домам.

Осталось всего человек восемь-девять, и Французский Граф в двадцатый раз принялся рассказывать им, как он не спускал глаз с детей, пока пел последние строки песни, как он обвел взглядом зал, чтобы полюбоваться, какой эффект произвела на слушателей его коронная «грудная нота», и как, обернувшись к малышам, увидел, что они просто-напросто исчезли… В этот момент со всех сторон раздались возгласы изумления, и Граф, поспешно прервав свой рассказ, присоединился к ним.

Оказалось, что детские вещи бесследно исчезли!

После напрасных попыток найти детей присутствующие со страхом взялись за поиски их облачения. Оставшиеся гости поспешили покинуть дом. Остались только хозяева, мы с Артуром да Французский Граф.

Французский Граф плюхнулся на стул, дрожа всем телом.

— Ради всего святого, скажите мне: кто же эти милые дети, а? — проговорил он. — Почему они появляются и исчезают столь необычным образом? Почему исчезли их ноты, а вместе с ними и шапочки, и башмачки, и все прочее? Как это может быть, я вас спрашиваю?

— Просто не представляю, куда они могли подеваться! — отвечал я, чувствуя, что общественное мнение требует от меня объяснений.

Французский Граф хотел было спросить еще что-то, но передумал.

— Однако уже поздно, — заметил он. — Желаю вам самой спокойной на свете ночи, миледи. Мне давно пора ложиться спать — если только после всего этого можно уснуть! — С этими словами он поспешно направился к двери.

— Куда же вы? Оставайтесь! — воскликнул Граф, когда я собрался последовать его примеру. — Вы же не простой гость! Друг Артура вправе чувствовать здесь себя как дома!

— Благодарю, охотно! — отвечал я.

И мы по доброй английской традиции подвинули свои кресла поближе к камину, хотя огонь в нем давно угас. Леди Мюриэл, разложив на коленях кучу партитур, принялась искать пропавшие ноты.

— Не приходилось ли вам испытывать неловкость, — обратилась она ко мне, — когда во время разговора вы никак не могли найти, чем бы занять руки, и просто вертели в пальцах сигару, изредка стряхивая с нее пепел? О, я отлично знаю все, что вы скажете! — Эти последние слова были адресованы уже Артуру, который попытался было вмешаться и прервать ее. — Величие Мысли подавляет работу пальцев. Мужчина, напряженно обдумывающий что-то, стряхивая при этом пепел с сигары, достигает того же, что и женщина, занятая тривиальными разговорами и плюс к тому — искусным вышиванием. Это ведь всего лишь проявление чувств, только иначе выраженное, не так ли?

Артур взглянул на ее сияющее, буквально светящееся счастьем лицо и мягко улыбнулся.

— Вы правы, — согласился он. — Это и впрямь выражение моих чувств…

— А еще — знак покоя тела и работы мозга, — вставил я. — Некоторые писатели утверждают, что это — проявление акме, вершины человеческого блаженства.

— Ну, покоя тела — это верно, я согласна! — отвечала леди Мюриэл, обведя глазами трех мужчин, сидевших вокруг нее. — Но что касается работы мозга…

— …то это привилегия исключительно молодых врачей, — подхватил Граф. — А нам, старикам, незачем проявлять активность. Что хорошего может сделать старик, кроме как умереть?

— Хотелось бы надеяться, немало хорошего, — возразил Артур.

— Что ж, возможно. Однако вы, милый юноша, обладаете по сравнению со мной массой преимуществ! Дело даже не только в том, что ваша жизнь — это рассвет, а моя — закат. Я просто завидую вашему напряженному интересу к жизни. О, до тех пор, пока вы его утратите, пройдет еще много лет…

— Но ведь многие увлечения сохраняются на всю жизнь, не так ли? — заметил я.

— О, вне всякого сомнения! На мой взгляд, это относится к некоторым областям науки — но только к некоторым. Так, например, поистине неисчерпаемым потенциалом в этом смысле обладает математика. Право, невозможно представить себе какую-либо сферу жизни мыслящих существ, в которой математические истины утратили бы свое значение. А что касается медицины — боюсь, она зиждется на совершенно ином основании. Допустим, вы открыли лекарство от какого-нибудь недуга, считавшегося прежде неизлечимым. Конечно, это на какое-то время весьма приятно — и даже может принести вам славу и успех. Но что же потом? Загляните на несколько лет вперед, когда от этого недуга не останется и следа. Чего будет тогда стоить ваше открытие? Мильтон заставляет Иова ждать слишком долго. «Награда ждет тебя на небесах». Слабое утешение в ситуации, когда само понятие «слава» утрачивает всякое значение!

— Ну, во всяком случае, люди не будут стремиться к новым и новым открытиям в медицине, —