лазера, отделка «люкс». Из стен ветки растут. Это личная яхта губернатора Лены, но покупателю это знать не обязательно. Губернатор не станет официально описывать компоновку яхты. Взамен мне нужно что- нибудь верткое, для больших расстояний и дорогих грузов. «Касатка» или «Дельфин». И контракт на доставку груза на Рамануссен.

Барр щелестел перьями.

– На «Касатках» редко доставляют легальные грузы, Эйрик.

Ван Эрлик промолчал.

– После того, что произошло над моей родной планетой, награда за твою голову возросла, Эйрик. Теперь ты стоишь триста миллионов эргталеров. Я полагаю, мне нет смысла спрашивать, ты это был или нет?

– Не я.

– Исполнительный директор «Объединенных верфей», – сказал барр, – приходился седьмой почкой третьей ветви моего деда. Мы, барры, знаем больше, чем говорим людям, и мы слышали кое-что, чем он был удручен. Тебе не стоило сохранять ему жизнь, Эйрик. Было бы куда почетней погибнуть от твоих рук, нежели покончить жизнь самоубийством.

– Разве ваши семьи сохранили связь? – удивился ван Эрлик.

– Мы разрываем связи с теми, кто дает калечить себя. Но смерть стирает разрыв.

Разговор затих. Человек и чужак стояли рядом, глядя на смеющийся фонтан. Когда Эйрик поднимал голову, он видел над собой в вышине серые перья и белый от старости клюв.

– В Галактике есть несколько таких, к кому ты обращаешься за помощью, но среди них нет людей. Почему ты так не любишь людей, Эйрик? – внезапно спросил чужак.

– Потому что люди – лгуны и убийцы.

– А ты?

– Я человек.

– Да, – помолчав, промолвил барр, – вы странная раса. Барры по природе своей не способны на преступление, и поэтому мы уступаем вам. Лоеллиане ненавидят любого чужака, но ненависть заменяет им разум. Крийны очень умны, но они еще большие себялюбцы, чем вы, и из-за себялюбия их слишком мало, – я имею в виду взрослых особей. Во вселенной, наверное, есть расы похуже людей, но вы единственная раса, которая совершает так много преступлений, прекрасно осознавая, что это преступления. Наверное, это и делает вас такими сильными. Вы совершаете много преступлений, но мало ошибок.

Барр замолчал, и Эйрик уже решил было, что разговор закончен. Он повернулся, чтобы идти.

– Так над Баррой – это был не ты? – внезапно еще раз спросил чужак.

Эйрик отрицательно покачал головой.

– Все равно спасибо. Говорят, это было как победный салют.

У выхода из дома ван Эрлика нагнала серебристая тень.

– Эйрик, мы завтра летим на Ланские Столбы. Хочешь с нами?

Смех баррийки звучал как колокольчик.

– Я прилечу на флайере, – пообещал Эйрик.

– Фи! Ты завоняешь дымом все вокруг! Знаешь, каково отмывать крылья, если неподалеку прошел челнок? Это все равно – как если бы ты купался в промышленных стоках. Почему люди не умеют летать, Эйрик?

– Когда мне было четыре года, – сказал ван Эрлик, – у меня был друг. Харит. Тоже малыш, но года на три постарше. Однажды он на моих глазах поднялся в воздух: его только что научили летать. Я заплакал, потому что не мог улететь за ним, и он вернулся и сказал, что это оттого, что я маленький. Что через три года я тоже научусь летать. Мы были детьми и не понимали разницу между харитом и человеком.

Эйрик помолчал:

– Дети редко запоминают, что с ними было в четыре года. Но этот случай я запомнил. До свидания, Драгоценный_цветок. Легкого тебе пера и спокойного ветра.

Они все-таки полетели к Столбам.

Эйрик взял в городской службе проката красный флайер, такой маленький, что они еле набились туда. Полет занял меньше часа, и вскоре они приземлились на выжженом рыжем плоскогорье, таком ровном, словно его срезало лазером.

Стоял ясный день. Термоядерная горошина солнца сверкала в зените. Рыжее ровное плоскогорье было источено, как червями, вертикальными трещинами, уходящими вниз на полтора километра. Некоторые были насколько узки, что Чеслав мог их перешагнуть, другие достигали полукилометра в ширину.

Вокруг не было ни травинки, ни кустика. Прежние обитатели планеты сожрали все, а те, кто владел Ярмаркой сейчас, меньше всего думали об озеленении пустынь. И все же в этом месте была своя дикая красота, – рыжие скалы, синее небо и белое солнце.

Ван Эрлик выпрыгнул из флайера первым, а потом помог выбраться маленькому Денесу. Чеслав соскочил на землю сам. Выскочивший с заднего сиденья ньюфандленд энергично встряхнулся, поднял хвост, и принялся нарезать по рыжей скале круги. Ни облачка не было в небе, ни молекулы воды – в воздухе. Жарило так, словно они сели в микроволновке, и Чеслав, едва сделав несколько шагов, потянулся к висевшей на поясе фляжке. Глоток он дал сделать Денесу, другой выпил сам.

Барров около костра было полтора десятка. Один из них, молодой сильный самец, танцевал. Он парил прямо над костром, то взлетая к солнцу, то опускаясь к языкам огромного пламени. Белые крылья плескались в воздухе, как натянутые паруса, а потом барр схватил здоровенную стальную чушку, лежавшую у костра, весом с полтонны, и начал, хлопая крыльями, подниматься к зениту.

Барр взлетел, наверное, не меньше, чем на триста метров, прежде чем выпустил чушку. Она ударилась с ужасающим грохотом о расчерченный на земле круг, выбив в мягком рыжем песчанике полуметровый кратер.

Ван Эрлик церемонно поклонился птицам и сел около костра. Чеслав последовал его примеру. Он был без оружия – и чувствовал себя голым.

Теперь над костром танцевал второй барр, – чуть помельче и поизящней, с малиновым кончиком белого хвоста и малиновой же оторочкой крыльев. Ему удалось взлететь со стальной чушкой почти так же высоко, как и первому, и почти так же точно попасть по наземной мишени.

Самочки возбужденно засвистели, старики встопорщили перья. Чеслав вдруг вспомнил рассказ одного из десантников, воевавших на Барре. Это было еще в самом начале войны, когда у барров не было толком ни оружия, ни сноровки. Один из десантников заблудился в пустыне в силовой броне и с полным боекомплектом. Барры гоняли его, пока не кончился боекомплект. С броней они, разумеется, поделать ничего не могли. Тогда два барра взлетели на тысячу метров, подняв полутонную тушу с собой, – и разжали брюшные жгуты. Десантника раскололо о скалы, как орех, и барры сели на него и выклевали его плоть из осколков брони, как рачка из расщепленной раковины. Когда-то, на заре разума, барры так добывали из панциря черепах: теперь черепахами стали люди.

«У них – праздник, – вдруг понял Чеслав, – они празднуют уничтожение базы над их родной планетой».

Третий и четвертый самцы поднялись в воздух, и Чеслав, приглядевшись, заметил, что не все самцы одинаково ловки и не все кидают чушку одинаково точно.

Пятый, по виду огромный и сильный, едва сумел поняться на сто метров, и чушка вырвалась из жгутов, чуть не угодив вдобавок в костер. Из толпы зрителей раздался свист и клекот, а молодой барр приземлился, хромая, и свернулся в грустную кучу перьев вдалеке от костра.

В следующий раз в воздух поднялись сразу два барра: один – белый, другой – удивительно редкого для этого вида совершенно черного цвета. Костер разгорался все выше, стена пламени стояла на десять метров; Чеславу, в пятидесяти шагах, заливало потом волосы и рубашку. Барры, казалось, танцевали на самых гребешках пламени, взмахи сильных крыльев гнали огонь на противника, Чеслав заметил, что когтеперья на кончиках крыльев сверкают, слившись в сплошную режущую кромку, – первый признак агрессии барра.

Черный барр схватил две чушки и полетел вверх. Белый последовал его примеру. Публика, задрав клювы, наблюдала за поединком. Сто метров, сто пятьдесят, двести. Барры все летели и летели к солнцу; крылья их тяжело взмахивали. Казалось невероятным, что при такой жаре и при такой силе тяжести живое