тоскливых, как капли, время от времени срывавшиеся с влажного потолка камеры и шлепавшиеся на пол, и к тому же — абсолютно бессмысленных, как суетливая беготня тараканов, сновавших по камням под его железной кроватью.

— А какие обвинения выдвинули против меня? — осведомился Тоуд чуть позлее.

— Во-первых, они чрезвычайно многочисленны. И это — единственное, что мне о них известно. Говорят, их столько и они так тяжелы, что даже нет смысла оглашать их.

— И нет никакой надежды?

— Никакой.

— И никаких новостей?

— Никаких.

— И никаких признаков хоть чего-то?

— Почти никаких.

— Почти? — переспросил отчаявшийся Тоуд, услышав в этом слове слабый намек хоть на какую-то надежду.

— Честно говоря, не положено мне об этом с тобой говорить, ну да ладно: слышал я, что есть идея провести очную ставку.

— Очную ставку с кем? — У Тоуда вновь перехватило дыхание. Огонек надежды погас, не успев разгореться. От предстоящего мероприятия можно было ожидать только неприятностей.

— Все-все-все, мистер Тоуд. Больше я ничего не скажу. Мне и за это уже влетит, если кто узнает. Так что давай веди себя как хороший мальчик, ешь хлеб и пей водичку. Кстати, по случаю воскресенья могу предложить вторую кружку холодной воды.

Тоуд со вздохом покачал головой.

— Спасибо, я не очень голоден, да и пить что-то не хочется, — тихо ответил он.

— Ну и ладно. Но я все равно оставлю все тут, — сказал добрый тюремщик и удалился.

Тоуд погрузился в размышления. Очная ставка — зачем? Сообщников у него нет, значит, и выявлять некого. Тогда наоборот: выяснять будут его личность. Чушь какая-то. То, что он — Тоуд, беглый заключенный, известно всем и каждому. Остается последний вариант — самый неприятный, а именно дополнительные обвинения. Его обвинят еще в каком-нибудь преступлении, а жертва или свидетель придет и покажет на него пальцем, чтобы удостовериться наверняка и дать судьям право вынести обвинительный приговор.

Он снова тяжело вздохнул.

— Я пропал, — заключил он. — Друзей, которые могли бы позаботиться обо мне, у меня нет. А если бы и были — что они могли бы сделать для меня в такой ситуации? Абсолютно ничего. Да, Тоуд будет забыт миром, забыт раньше, чем умрет.

Крупные слезы навернулись ему на глаза, скатились по щекам и звонко упали на жесткий, холодный, покрытый плесенью каменный пол.

— Брошен и забыт, — повторил Тоуд и горько заплакал.

На самом же деле он вовсе не был забыт. Несколько дней, пока другие «жареные» новости не вытеснили сообщения и комментарии по поводу его поимки с первых страниц газет, имя Тоуда вообще было на устах у всех. Более того, вменяемые ему в вину деяния были столь страшны, столь чудовищно преступны, столь угрожающи для общества и для безопасности страны (разумеется, в случае дальнейшего развития обозначенной тенденции), что его дело обсуждалось не только в Парламенте и Тайном Совете, но и в резиденциях мэров, министров и прочих высоких чинов, а также в Генеральной прокуратуре и Верховном Королевском суде.

Все это привело к тому, что скромная персона мистера Тоуда привлекла внимание не только местной и бульварной прессы, но удостоилась упоминания даже в газете «Тайме», выделившей данной «сенсации» аж целый абзац где-то в нижнем углу страницы, посвященной новостям сельского хозяйства.

Вообще-то говоря, последняя газета из Города, дошедшая до обитателей Берега Реки и Дремучего Леса, проделала этот путь много лет назад, и если уж совсем начистоту, то она была для многих единственной, которую им доводилось видеть в жизни, да и то лишь тем, кому удавалось втереться в доверие к Барсуку, растрогать его чем-то и оказаться у него дома в тот редкий миг, когда он позволял взглянуть на этот исторический экземпляр, вывешенный в рамке на стене одной из комнат его дома. На этой странице был помещен репортаж о каком-то юбилее, праздновавшемся во времена молодости прапрадедушки Барсука.

Однако каким-то непостижимым образом до Дремучего Леса добрался тот самый экземпляр «Тайме» (пусть не весь, зато как раз с той страницей, где была опубликована посвященная Тоуду заметка). Завладев этой газетой, Барсук внимательнейшим образом изучил ее и собрал по этому поводу у себя дома совет — Крота и Водяную Крысу.

— Друзья мои, — мрачно начал он свою речь, — у меня плохие новости.

— Это, конечно, о Тоуде, — сдавленно произнес Крот, на глаза которого тотчас же навернулись слезы. — Я так и сказал тебе, когда мы шли сюда…

Пока Барсук поправлял на носу очки, собираясь зачитать заметку вслух, Рэт успел кивнуть Кроту:

— Боюсь, ты прав. Мы должны приготовиться к худшему.

Друзья безутешно вздохнули и замерли в ожидании официального сообщения.

— Именно так, именно о нем, — не поняв печальных намеков на худшее, заметил Барсук.

— Читай, — набравшись духу, сказал Рэт.

— Как раз собирался, — буркнул в ответ Барсук.

То, что он прочел, было озаглавлено:

далее шел подзаголовок:

В заметке приводился полный и подробный список краж и прочих преступлений, со всей очевидностью — на основании улик и показаний свидетелей — вменявшихся в вину Тоуду. Было там сказано и еще много чего. Например, об испорченных, расстроенных свадьбах, о безутешных невестах, об оскорбленных епископах и подвергшихся нападению офицерах полиции. В довершение всего в заметке рассказывалось о попытке соблазнения порядочной женщины — чужой жены, что было названо не больше не меньше как низким, недостойным даже последнего уголовника преступлением. Судя по тексту, сомнений в виновности Тоуда не было и быть не могло. Единственным нерешенным вопросом оставалось наказание, которое он должен был понести, а именно его показательность, демонстративность и убедительная суровость.

— Что все это значит? — решил уточнить Крот, которому, мягко говоря, не все было понятно.

— А то, — рассудительно заметил Рэт, — что наш Тоуд опять попал в переделку и заварил кашу, которую сейчас и расхлебывает. А кроме того, можно смело утверждать, что он не сгинул и не отправился на тот свет, как мы с тобой опасались.

— Вношу уточнение: похоже, что эту кашу Тоуду быстро расхлебать не удастся. На этот раз влип он еще сильнее, — добавил Барсук.

— Неужели мы ничего не можем сделать, чтобы помочь ему?

— Это при том, что в деле замешаны и дают показания всякие лорды и епископы, полицейские и соблазненные жены? — Барсук покачал головой. — Сомневаюсь я что-то… Полагаю, что грамотно составленное прошение о помиловании сможет считаться успешным, если в результате его рассмотрения четвертование осужденного будет заменено более гуманным повешением.

— Ой-ой-ой! — воскликнул вконец перепуганный Крот. — Что-то мне не по себе.