последние дни, в неизбежном международном скандале твое имя будет упоминаться не раз и не два. В результате тебя никогда уже не привлекут к выполнению какой бы то ни было задачи. Даже свои не привлекут. Гарантирую. Потому что я в курсе всех дел. И знаю - и ты теперь знаешь, что при всем желании не сможешь ничему помешать и ничего предотвратить.

- Ну, допустим, что так, - сказал Милов едва ли не равнодушно. - Что же предлагаешь ты?

- Предлагаю остаться. Мы помним тебя как специалиста. Твоя жизнь, по сути дела, прошла здесь. Почему бы тебе и не дожить ее в знакомых условиях, имея хорошую работу по специальности?

Он сделал паузу, ожидая, видно, ответа. Милов промолчал. Тогда Клеврец заговорил снова:

- У вас такой беспорядок, что в ближайшие годы, а может, десятилетия ничего не изменится к лучшему. У нас пока тоже не рай, но мы - маленькая страна, и нам помогают куда больше; так что мы заживем нормальной жизнью раньше вашего. Здесь ты застанешь эту жизнь; там - не успеешь. Все же приходится считаться с календарем, не так ли?

- Несомненно, - подтвердил Милов.

- Полиция - везде полиция, пусть даже здесь она называется Системой Порядка. Называться можно как угодно... А работать легче: технеты - я имею в виду маленьких технетов - контролируются гораздо легче. Поверь мне: я уже успел в этом разобраться. Но ты-то станешь не маленьким технетом; получишь тот уровень, какого достоин. За это могу поручиться.

Милов усмехнулся:

- Интересно, а твое начальство думает так же?

- Мое начальство думает так же. Ты же не думаешь всерьез, что я делаю тебе такое предложение и даю обещания от своего имени, как частное лицо?

- Не думаю, - сказал Милов искренне.

- Надо ли еще тебя уговаривать?

- Ты рискуешь, - сказал Милов. - Я ведь могу согласиться только ради того, чтобы внедриться...

- Конечно, такая вероятность есть. И какое-то время ты будешь испытывать некоторые неудобства: тобою будут интересоваться. Но это пройдет. И делаться это будет с максимальной деликатностью.

Милов кивнул и улыбнулся:

- Спасибо, коллега.

- Ты согласен?

- Ты же заранее знал, что я не соглашусь.

- Ничего подобного. Ты всегда умел логически рассуждать. И твоя хваленая порядочность не пострадает: ты сейчас не на службе, никому ничем не обязан...

- Все верно. И все-таки - нет.

- Объясни.

- Две причины. Первая: да, я прожил туг долго. Но это не моя страна.

- Это не логика, а лирика.

- И вторая. Не хочу жить среди каннибалов.

- Мы - каннибалы?

- И всегда были такими. Во все времена обожали пожирать своих. Вы людоеды, Клеврец. Живя здесь, я как-то притерпелся к этому. А потом увидал со стороны - и мне стало не по себе. Вы потому и стали технетами, коллега, что это снимает последние сдерживающие моменты: у технетов совести не должно быть по определению. А у вас ее никогда и не было; амбиции - были, и громадные, и сейчас они никуда не девались, а вот совести не было; я говорю о массе, конечно, единицы были порядочными и здесь. Но очень хорошо, что вы перестали выдавать себя за людей. А я хочу помереть человеком - как жил...

- Ты нас оскорбляешь, Милов.

- Да брось. Обидно, конечно, слышать такое, но правда не есть оскорбление.

Сейчас они разговаривали уже на ходу. Милов медленно шагал к пароходу, Клеврец не хотел отставать.

- Я ведь могу задержать тебя сейчас, - предостерег Клеврец. - И тогда разговаривать придется с другой позиции...

- Остерегись, Клеврец, - сказал Милов. - Ты ведь не умеешь плавать.

Он стоял рядом со сходнями, и Клеврец не сделал попытки удержать его.

- Прощай, - сказал Милов. - А знаешь, тут будет очень хорошо со временем.

- Я же говорил!

- Когда вы перегрызете друг друга. А люди останутся. Они ведь тут есть и сегодня.

- Люди! Такие, как Орланз?

- Нет, - сказал Милов. - Не такие, как Орланз.

9

(1 час 30 минут до)

Берег уже скрылся из вида. Милов стоял на корме, опершись на релинг, и хмуро смотрел на спокойную поверхность. На душе было скверно. Не получился даже и авантюрный пиратский вариант. Все должно было уже закончиться, а вышло так, что только начиналось на самом деле... Начиналось, чтобы совсем скоро завершиться уже окончательно-и плохо, так плохо, что хуже не бывает. Сейчас Милову даже не казалось самым страшным то, что погибнет вместе с ракетами и кораблем и он сам; плохо было потому, что он не привык проваливать задания, обманывать надежды, однако именно так получалось теперь. И предстоящая гибель казалась чуть ли не заслуженным наказанием за плохую работу.

А впрочем - разве игра совсем уже окончилась?

Отодвинув рукав, он взглянул на часы. Еще почти полтора часа оставалось до взрыва. Восемьдесят шесть минут. Даже при выполнении сложных задач приходилось укладываться и в меньшие сроки...

Что же мы имеем на сегодняшний день и час? Давай-ка разберемся хладнокровно.

Он снова попытался спокойно оценить положение.

Контейнеры были надежно укреплены в неожиданно просторном трюме, люк закрыт, затянут брезентом; южане, побыв недолго на палубе, спустились вниз: погода их не привлекала. Пассажирских кают на пароходе не было, но место нашлось для всех. Хотя капитан, небритый и, похоже, не выспавшийся как следует, счел, видимо, ниже своего достоинства знакомиться с сопровождавшими груз людьми, ими все же занялся один из помощников, а может быть, и единственный, черт его знал, - и указал, где можно будет поспать. По-морскому ранний обед уже давно прошел, но был обещан ужин, и оставалось только дожидаться его. Милов прикинул: похоже, что скоро они покинут территориальные воды. И придет пора доложить Орланзу, что все проходит благополучно...

Милов вытащил из кармана сверток. И тут же засунул обратно: рядом с ним остановился кто-то из экипажа; одеты люди на пароходе были как попало, и невозможно было угадать, кто есть кто. Не капитан - в этом Милов был уверен, А впрочем - не все ли равно? Милова они не интересовали.

Что можно сейчас практически? Оставалось полтора часа. Всего-навсего девяносто минут до того мгновения, когда сработают устройства самоуничтожения ракет; этот тип был снабжен ими как раз в предвидении ситуации, когда ракеты останутся без технического обслуживания на время, превышающее допустимый срок. Ракеты должны были уничтожиться тихо и мирно, не грохоча, не выбрасывая ничего в воздух - просто что-то растворилось бы, что-то замкнулось, произошли бы некоторые химические реакции - и каждая ракета сделалась бы не более опасной, чем какое-нибудь полено.

Однако сейчас они были заминированы. Заминированы неизвестно как: Милов не был специалистом в пиротехнике. Однако знал, что даже небольшая искра - а они были неизбежны при замыканиях в электронных и электрических системах - хотя бы на одной ракете могла инициировать посторонний заряд. А уж при его срабатывании могло - нет, должно было сдетонировать и ракетное топливо. И тогда... В этом и заключалась опасность, ради этого и надо было ему добраться до ракет и на самый худой конец выключить таймер системы самоуничтожения - выиграть время, чтобы найти новый способ получить ракеты в свое распоряжение, где с ними разберутся отечественные специалисты. Да, это было единственным, чему его успели научить: как остановить таймер.

Но ведь технетские мины могут сработать и сами: там и в самом деле не исключался собственный таймер - электронный, не определимый на слух. Да и сами контейнеры были минированы.

Словом, выхода он не видел. И все же надо было рисковать. Пробиться в трюм - даже силой, если понадобится. И пустить в ход те скудные знания взрывного дела, какие у него были. Шансов почти никаких.