версии. Какой бы нелепой она ни казалась. Хуже всего менять версии на ходу.

- Да, речь нарушена, - сказал второй вместо того, чтобы высказать коллеге сочувствие по поводу их общей нелегкой судьбы. - Но восприятие работает. Глаза-то у него живут. Да еще как весело! Прямо прыгают и скачут. Значит, разлад не в центре. Какой-то периферийный разладик речи. Такой, случается, проходит, если технета немного встряхнуть - что-то там заскочило, а от сотрясения оно и встанет на место. Как вы относитесь к такому способу, коллега?

- Да, так бывает, вы совершенно правы, - поддержал первый. - Легкая встряска порой делает чудеса. Молчит технет, молчит, а потом вдруг начинает разговаривать, даже не говорит, а поет, да еще с такой охотой - потом их просто не заставишь замолчать.

- Я бы встряхнул его, - сказал второй, изображая нерешительность, но что-то я его боюсь. Поверите ли, коллега, - просто страшно приблизиться. Какой-то угрюмый, тяжелый технет. От того, что мы вернем ему речь, ему вряд ли станет легче. Нет, мне действительно страшно...

- Ну-ну, что вы, - успокоил его первый. - Он хороший, добрый технет, только немного разладился, и он не сделает вам ничего плохого. Он искренне хочет, чтобы все стало ясным и чтобы ни у кого не возникало лишних забот. Нет, нет, коллега, уверяю вас - он сам чрезвычайно озабочен тем, что с ним происходит, и если так настойчиво уклонялся от встречи с нами, то, конечно же, лишь потому, что не хотел печалить нас своим невеселым видом. Он заботился о нашем спокойствии, коллега, так что придется, хотите вы или нет, даже поблагодарить его за это. Он - смирный и благонастроенный технет, и я полагаю, что вы можете без боязни подойти к нему.

Второй реме, как бы вняв увещеваниям, встал и обошел стол, приближаясь к Милову. Был он, пожалуй, на голову выше и соответственно шире в плечах. Мощный был технет, но, насколько Милов успел заметить, ремсы все были такими, - наверное, их выполняли по специальной программе. Когда до Милова оставалось шага три, реме вдруг остановился:

- Нет, право же, я по-прежнему боюсь. Он все-таки очень злой, этот технет, зол и угрюм, он вовсе не добрый. Я отсюда прямо носом чую, какой он бяка. Пожалуй, я не стану к нему приближаться. Что вы на это скажете?

- Вы же добры от природы, - ответил на это первый. - И, не сомневаюсь, справитесь со своим страхом, чтобы сделать благо этому нашему бедному, несчастному собрату... Смотрите-ка, он даже и не удивляется!

- Сейчас удивится, - пообещал второй ремс. И, сделав еще шаг вперед, нанес Милову мгновенный правый боковой в челюсть. То был нокаутирующий удар.

Потолок вдруг встал перед глазами, вспыхнул и превратился в галактику. Милов, не сгибаясь, рухнул на пол. Стало тихо и темно. Только негромко и густо шумело в ушах.

- Пожалуй, он и в самом деле удивился, - еще успел услышать он, выключаясь.

4

(122 часа до)

Милов открыл глаза и тут же зажмурился от яркого света. Освещение, однако, было не таким, как перед ударом в челюсть; тогда преобладали розоватые тона, теперь же - ему показалось - свет был скорее белым, не столь угрожающим. Но все равно слепил, так что Милов не стал больше поднимать веки и лежал неподвижно, стараясь понять, что же с ним произошло. Видимо, его все-таки встряхнули, как и собирались. Основательно, надо сказать, встряхнули. Он начал ощупывать зубы кончиком языка. Нет, кажется, сохранились и протезы, и то, на чем они держались; удар был нанесен со знанием дела - чтобы не усугубить неисправности технета, но всего лишь поставить его мозги на место. Ну и как, поставил? Аргумент, конечно, убедительный, но к чему-то подобному Милов был психологически готов заранее, когда продумывал варианты. Да и вообще ясно было: раз технеты всего лишь искусственные устройства, то ни о каком гуманизме действительно и речи быть не могло. С механизмом обращаются в зависимости от обстоятельств: можно ключом, но не исключается и зубило. 'Кажется, после этого меня еще куда-то переместили, - подумал он, все еще не открывая глаз. - Ладно, полежим еще, прислушаемся к обстановке; пока ничего другого - только прислушиваться...'

Он вслушался. Он был тут явно не один: тишину нарушали какие-то шорохи, чье-то дыхание. Потом прозвучал голос:

- Нет, ничего... Так вот, это было, значит, как раз перед превенцией, и у него стали уже, как водится, наступать странности. Знаете, как это бывает у неустойчивых: стал воображать себя человеком. Ну и сразу, конечно, выпадать из ритма. А к тому времени познакомился он с одной приятственной технюлей и вместо нормальной технологии стал вести себя, как человек: ну, вздохи там, туманные разговоры, цветочки...

- Это надо еще ухитриться найти цветочки, - вставил кто-то другой.

- А меня от таких с души воротит, - это был уже третий голос. - Ты знаешь, что ты - технет, самое совершенное существо в мире, и подражать людям хоть в чем-нибудь - позорно. Я бы за такие цветочки не то что в лес я бы в горы загонял, без ограничения времени, пусть повкалывает на расплав, тогда поймет, каким должно быть технету.

- Жаль только - гор у нас нет, - сказал второй - не особо, впрочем, грустным голосом.

- Будут, не беспокойся, - проговорил третий. - Будущее за нами. Горы, океаны - все будет.

- Ты что ремонтируешь-то? - спросил второй после паузы. - Вроде бы у тебя все в порядке, а?

- Я уж превенции не пропущу, за это можешь быть спокоен. У меня другое: плохо держат тормоза.

- Въехал кому-нибудь в верхнюю панель, так я понимаю?

- Так получилось. Тоже был такой - ретроход. Я ему долго втолковывал: твои, мол, любимые люди произошли от обезьяны, а мы произошли от людей, значит, люди для нас - вроде обезьяны, достойно ли хоть в чем-нибудь им уподобляться? Мало ли что - своей знати у нас не было, королей всяких, да и государства тоже - зато все будет! А он вместо того чтобы провернуть это через свои шарики, мне кричит: ты, мол, ничего не понимаешь! Будь я в полном порядке, я, возможно, и стерпел бы, да вот - тормоза не сдержали, я ему и поднес, так что он в момент вырубился...

- Вроде вот этого, - сказал первый голос. - Два часа не может включиться.

- Это Куза, его почерк, - сказал второй.

- Пробовал, что ли?

- Может, и пробовал, если знаю. Может, и пробовал.

- Шевелится, - сказал первый.

- Нет, Куза насмерть не бьет, - сказал второй. - Он умеет.

- Ты мне смотри, - предупреждающе предостерег третий голос. - Я ведь сказал: у меня тормоза не держат.

- А что такого?

- Насмерть - это людской оборот. Мы, технеты, так не говорим. Мы не умираем, к твоему сведению. Мы изнашиваемся, и нас отключают. Мы не люди раз и навсегда!

- А ты с этим не ко мне обращайся, - возразил второй.

- Верно, - сказал и первый. - Разве мы виноваты?

- Кто же еще? - сказал третий.

- Вычислить нетрудно. Сколько циклов назад было провозглашено Совершенство?

- А хрен его знает, - сказал третий. - Никогда не спрашивал. Технет не живет вчерашним днем. Для технета нет понятия 'вчера'.

- Ну, это каждый знает. Так вот, могу тебе напомнить: двенадцать циклов назад.

- Теперь мне ясно, - сказал третий, - почему ты здесь оказался.

- А я и не скрываю. Ну да, у меня открылось обратное мышление. Мне на экспертизе растолковали: потому, что попал под сильное облучение. Там, где я был, хранятся какие-то такие штуки, точнее не знаю. Разлад, конечно, но устранимый. Исправят, и я снова не буду знать. Но пока еще знаю. Двенадцать орбит назад. И по тогдашнему Провозглашению Совершенство должно было быть уже сегодня. И люди во всем мире признали бы нашу неотвратимость. А что мы сегодня делаем? Чудеса? Да ничего подобного - перетаскиваем через кордон краденую медяшку и продаем тем же людям, только за другую границу. И люди поэтому нас всерьез не принимают. Потому что ничего, кроме контрабанды, от нас не видят.

('Интересная информация', - подумал Милов, внимательно прислушивавшийся к разговору.)

- Как же не видят? - не согласился третий.

- А потому, что, кроме этого, видеть и нечего. Мы десять орбит назад перестали работать на вывоз, для людей. Говорят, что перестали потому, что товары наши никому не нужны были - даже на востоке, не