представление о мире складывается у такого воспитанника именно под влиянием воспитателя. Рокх же самостоятельно 'исследовал' окружающий его мир, и никто не пытался намеренно формировать сознание молодого кхарга. Об Однооком он впервые услышал от носильщиков; Господь в представлении Рокха был неким невидимым надсмотрщиком-хозяином, еще одним из огромного количества тех, кто находился выше Клеточника на иерархической лестнице. Ни благоговейного трепета, ни благодарности (за что, Господи?!) Рокх к Одноокому не испытывал. Соответственно, не испытывал он подобных чувств и по отношению к Голосу Господнему. Зато ему очень не нравилось, когда кто-то пытался его, Рокха, использовать в своих целях (или в целях Одноокого, что не имело для Клеточника никакой принципиальной разницы). Признаться, у Рокха было весьма смутное представление о собственных целях. До сих пор его вели по жизни, лишь иногда позволяя что-либо решать самому. В котловане кхарг еще, по сути, и не был самим собой; из клетки убежать не мог, и не только потому что за ним следили, но и потому что понимал: без знания языка и обычаев долго не протянет. Нынче же Клеточник попал в холм - и ситуация изменилась. Во-первых, не исключено, что из покоев господина Миссинца удастся сбежать. Теперь Рокх - не безъязыкий кхаргеныш, теперь он достаточно ориентируется в жизни, чтобы не зависеть от других. Теперь... Теперь оставалось только сбежать, ведь так? Вот здесь-то и таилось 'во-вторых'. Разумеется, Голос Господен действует не из одних благородных побуждений помочь молодым кхаргам. Но какая, по сути, разница? Это ведь не означает, что при определенном умении и старании Рокху не удастся отыскать собственную выгоду в задуманном господином Миссинцем. Их с Ллурмом хозяин - очень значительная фигура в городе, да и в окрестных селениях тоже. Рядом с ним и кто-нибудь другой, способный и сообразительный, сможет подняться по жизненной тропе к самой верхней части плато Власти. А власть в представлении Рокха прежде всего означала свободу во всем. ...Он подошел к двери и легонько толкнул ее - оказалось, заперто. И когда успели? Ведь даже не было слышно, как щелкает замок! Он прислонился к прохладным доскам двери, втянул раздувшимися ноздрями воздух, прислушался. Кхарги-звери, кажется, по-прежнему находились в коридоре. Наверное, стерегли новую жизнь, подаренную господином Миссинцем Рокху и Ллурму. Чтоб не сбежала ненароком. Быстряк тем временем исследовал комнату. Собственно, тут было целых три комнаты, соединенных между собой перегородками: спальная, рабочая и вот эта, где они сейчас находились, - скорее всего, предназначенная для встречи гостей. Плюс - каморка, в которой следует отправлять естественные потребности. Рокх, поскольку делать все равно было нечего, тоже оглядел их нынешнее пристанище. Массивная недешевая мебель, посуда, украшения... Впечатляло - точно так же впервые поразил его термитник. Кто-то из одновылуплеников, из тех, кто уже покинул свою клетку, спросил тогда у носильщиков, что это такое, показывая на высоченный холм, возведенный невесть кем. Слушая объяснение, Рокх изумился - настолько гармоничной и величественной показалась ему жизнь маленьких насекомых. Сейчас, вспоминая об этом, Клеточник чувствовал себя добычей термитов, которую они приволокли в свой холм, поместили в камеру с питательным веществом и вовсю лелеют - но лишь для того, чтобы при необходимости пожрать. И пока сидишь тихо, потребляешь вещество, тебя не трогают. Как только сунешься из камеры - тут же и растерзают. Клеточник усмехнулся этим мыслям, и Быстряк удивленно повернулся к нему: что смешного?! - Окон нет, - сказал Рокх. Не собирался говорить, но... впрочем, объяснять он все равно не станет, а сам сокомнатник (сокамерник!) вряд ли поймет, о чем речь. - Окна сложнее охранять, чем двери. 'Сложнее, - мысленно согласился Рокх. - Особенно - от того, что извне. От того, что мы можем увидеть, услышать, понять. Воспитатель не желает подвергать нас посторонним, пагубным влияниям. Мы должны стать такими, какими он хочет, какими желает видеть нас Одноокий. ...А какими?'

* * *

А следует сказать вам, что для обучения своих воспитанников господин Миссинец не пожалел ни денег, ни сил. Город Мечты к тому времени, о котором идет речь, стал уже одним из самых известных, здесь собирались самые лучшие мастера. И вот Голос Господен нанимал лучших из лучших с тем, чтобы были они наставниками Быстряка и Клеточника; а иногда даже выписывал специалистов из других городов. Их обучали речи кхаргов, а также языку жестов и запахов, рассказывали, как вести себя в обществе. Не забывали и об искусстве совершенного владения своим телом: беге, плавании, сражении с противником врукопашную, на мечах и копьях. Учили владению пращой и луком, но также и основам чародейства. Как и положено в классическом образовании, от общего переходили к частному: сперва дали молодым кхаргам представление о мире и взаимосвязях в нем, а уж потом стали учить, как им самим вести себя в этом мире. Нередко воспитатель может вообще не принимать участия в процессе обучения своих воспитанников, но господин Миссинец не оставался в стороне. Мало того, что он часто присутствовал на занятиях Быстряка и Клеточника, он еще и сам взялся учить их. Но не вопросам религии, как могли бы ожидать молодые кхарги, а какому-то неизвестному им языку. И это было не одно из кхарговских наречий, но абсолютно самостоятельный язык, которого никто больше, кроме Голоса Господнего и его воспитанников, не знал. Молодые кхарги вообще первое время после метаморфоза обучаются очень быстро, а вот с возрастом, как известно, становятся менее восприимчивыми к новым знаниям. Посему господин Миссинец и старался как можно более качественно 'наполнить' своих воспитанников. Нельзя сказать, чтобы те радовались такому положению дел, но деваться им было некуда. Да и первое время заниматься, собственно, кроме как учебой, - тоже. Ибо Голос Господен в мудрости своей предусмотрительно оградил воспитанников от всех искушений мирской жизни - и, пока обучились они, не выходили за пределы холма пророка. Однако же настал день, когда господин Миссинец счел возможным выпустить своих воспитанников в город - разумеется, вместе с их надзирателем. Но сперва пожелал он, чтобы выбрали они себе имена, подходящие их нынешнему положению.

* * *

Костер призатух, и кто-то из слушателей поднимается, чтобы подбросить в него поленья. Невыносимо ярко вспыхивает пламя - и видно, что Избавитель насмешливо качает головой, глядя на килларга: вроде и соглашается с рассказом, а вроде и нет. Не понять.

* * *

- Пожалуй, - сказал Ллурм в те дни, когда они еще и не помышляли о прогулках по городу, - пожалуй, тебя следовало бы назвать по-другому. Что это за имя - Клеточник? То ли дело - Остряк или, допустим, Умник. Рокх промолчал. Он с самого начала относился к своему сокамернику с полубезразличным пренебрежением, ибо для себя определил Ллурма как слабака и ленивца, прежде всего во всем, что касалось умственной деятельности. Быстряк был талантлив, сообразителен, но апатичен, как трухлявый пень. Когда от него требовали чего-то, Быстряк подчинялся, но самостоятельно думать, анализировать, делать выводы он не желал. Что, по мнению Рокха, было признаком слабости и мягкотелости. Воспитание у Голоса Господнего разнежило Ллурма; вот если бы тот жил в какой-нибудь деревне на границе двух кланов, тогда, возможно, из него вышел бы серьезный кхарг, а так... Рокх усматривал в этом некую иронию судьбы: Быстряку предоставили возможности для обучения, которых ни у кого другого никогда не было и в обозримом будущем, наверное, не появится, - и тем самым испортили Быстряка. Довольно скоро Рокх сообразил, что из этой ситуации можно извлечь выгоду и с тех пор периодически 'подкармливал' Ллурма 'вкусными' готовыми идейками. И если другого кхарга любая из них подвигла бы на самостоятельное развитие, то Быстряка наоборот, разнеживала в плане мыслительной деятельности. Что, несомненно, было на руку Клеточнику. Ллурм, конечно же, чувствовал, как совоспитанник к нему относится (кстати, их так и не расселили, оставив жить в комнатах, предназначенных для одного). Но, похоже, Быстряка такое отношение не смущало. Вообще, как оказалось, он лишь в критических ситуациях становился жестким и агрессивным, а когда чувствовал себя в безопасности, был флегматичен и добродушен. Вот и сейчас Быстряк начал разговор не потому что стремился что-либо понять, а лишь из желания потрепать языком. - Нет, в самом деле, - продолжал он, ничуть не смущаясь молчанием Рокха, Я, конечно, знаю, что в течение жизни некоторые меняют имя, или, скорее, им меняют его другие. Например, когда кхарг попадает в новое сообщество... - Я знаю, в каких случаях происходит смена имени. - Тогда почему?.. - Скажи-ка, что ты знал о Гостеприимце в первый день? - То есть? - Ну вот ты впервые увидел его, когда нас привели сюда. Что ты мог о нем сказать - сразу, когда еще не был с ним знаком? Быстряк задумался, во взгляде его мелькнуло понимание: - Так вот почему... - Именно. - Думаешь, мне стоит поменять свое имя? - спросил Ллурм. Рокх засмеялся: - Неужели, по-твоему, все так просто?! Имя нужно заслужить. Сделать имя. В противном случае оно сделает тебя, изменив согласно своему смыслу. - Какая ерунда! Если меня назовут, скажем, Придурком - что, я поглупею? 'Куда уж еще!' - Клеточник повел вибриссами и ничего не ответил. Мол, думай как хочешь. Иногда ему становилось невыносимо скучно в обществе этого своего сотоварища по воспитанию.

* * *

Однако, когда предложил господин Миссинец своим воспитанникам выбрать себе новые имена, те отказались. Он поинтересовался, почему они так решили. Быстряк сказал, что теперешнее имя нравится ему, к тому же Быстряку казалось, что оно отчасти соответствует его характеру. А Клеточник на расспросы лишь рассеянно повел хвостом и заявил, что это свое имя он