любого маза можешь.

* * *

Через некоторое время дядя жох позвал Тараску на клей в монастырь, недалеко стоящий. И короче сказать, обчистили они обитель спасенную, и чуть выбрались за ограду - Тараска в задор: давай на месте добычу тырбанить! Дядя - уговаривать, потому: безрассудно делить на месте похищенное, а можно разделить в месте безопасном. Однако Тараска упрям - на своем стоит. Нечего делать, начали дележку, поделили весь клей - дошел черед до настоятельской шубы. Тараска говорит: 'Моя! потому - я крал, а ты только принимал кражу'. А дядя заверяет, что не тот вор, который ворует, а тот, который принимает, бабкой-повитушкой при краже состоит.

- Когда так, - говорит Тараска, - пойдем к настоятелю, пускай он нас по божеской правде рассудит; и кому, значит, сам он предназначит, тот и владей!

Пошли. А настоятель любил, чтобы ему на сон грядущий сказки сказывали, и об ту самую пору, как притти дяде с Тараской к келье настоятельской, из оныей монах-сказочник выходит. Дядя с племянником и шасть туда украдучись. Настоятель совсем уж засыпает, а Тараска и хлоп его ладонью по плечу:

- Ну, так слышь, отец святой, - говорит ему, - жили-были дядя с племянником и задумали монастырь, обитель честную обокрасть. Выкрали между продчиим и шубу настоятельскую. Пошел из-за шубы спор, кому то-ись владать ею. Один говорит: 'Моя, потому - крал', а другой: 'Моя, потому - принимал'. Ну, так слышь, отец святой! ты чу, как думаешь, по правде божеской, по закону, кому краденой шубой владеть?

- Кто крал, тот и владай, - мычит во снях настоятель.

Как порешил он, так дядя жох с Тараской по этому расчету и поделились честно.

* * *

Пошел Тараска к прежнему своему господину. Не по скусу тому этот гость, и зовет он к своей милости Тараску.

- Ну, что, Тараска, хорошо ль теперь умеешь воровать?

- Хорошо ли, худо ли - не хвалюсь, а только не клади плохо.

- А что я велю тебе украсть, ты украдешь ли?

- С нашим удовольстием, охулки на руку не положим.

- Ну, хорошо. Украдешь - твоя фортуна, не украдешь - в солдаты сдам. Видишь, вон поп корову ведет? Выкради ты мне корову, чтобы поповские глаза того не видели.

- Можно, - говорит Тараска, - только дайте мне пару маленьких сапожков.

Дали ему, и пошел Тараска. Вот, поп ведет корову по дороге, а вор пробежал пролеском и, не доходя попа сажен пятьдесят, выбросил сапожок на дорожку. Поднял его поп.

- Ой, кабы парочка - так моему поповскому сыну годилось бы, а как один, так пусть его тут и остается.

А Тараска, следом за ним, поднял сапожок с дороги и побег вперед пролеском. Забежал вперед и, не доходя попа сажен пятьдесят, выбросил сапожок на дорожку. Поднял его поп.

- Экой дурень, не подобрал давишнего! Вот и была бы пара! Ну, да я его найду!

И, за словом, привязал корову к дереву, а сам побег взад по дороге. Тараска, тем часом, веревку пополам, корову за рога и привел на господский двор.

- Ну, молодец, Тараска, - говорит барин, - на тебе отпускную, ступай, воруй себе на волю.

Так вот Тараска оттоле и благодушествует.

* * *

- Важная сказка! - одобряют арестанты. - Только эта уж больно занятная: никак не заснешь с нею, а ты смурлычь другую, про Ваньку- горюна; по крайности, поучительная, ну, и... сон поскорее одолеет.

Кузьма Облаков снова встряхнулся, снова откашлялся, вздохнул и начал.

VI

ВАНЬКА-ГОРЮН, ГОРЕ-ГОРЬКАЯ ГОЛОВА

В некотором огромном и могучием царстве жил парешок-мужичок. А жил он уж более ста лет назад. И был он бобыль, такой бедный, такой бедный, каких и теперь очень много. И звали его Ванькой-горюном и горе-горькой головой, а хозяйства у него - всего- навсего - одна лошаденка да одна тележонка. Промышлял он извозом, жимши близко города, из коива купцы ездили по базарам в разные села торговать. Возил Ванька-горюн одного скареда седого и знал, что у него казна куды богатая водилась! И казну ту скаред всегда при себе, на теле содержал.

Любил Ванька-горюн одну девку на селе, а она ему: 'Не пойду замуж за бедного, пойду за богачея. Накопи казны, да добра всякого, тогда и повенчаемся'.

Повез однажды горюн своего скареда на ярмонку. Дорога шла лесом - верст с десяток, если не боле. И вдруг пришла ему благая фантазия - убить старика. Дрожь берет Ваньку - страшно. А дьявол шепчет в левое ухо: 'Убей да убей - у него казна богатая; а и Парашка - девка красивая'. Призадумался Ванька. 'Что ж, - думает, ведь скаред куды стар да древен, скоро помрет - на что ему деньги? а я человек молодой, мне они попригоднее будут'. А дух добра, ангел божий, шепчет в правое ухо: 'Грех, Ванька-горюн, великий грех! человекоубицей наречешься! Анафема - проклятье тебе будет и от людей и от бога!' А дьявол-то шепчет: 'Убей да убей, ты парень молодой, жизнь-то еще большая, грех замолить успеешь, в монахи на старости можешь пойти! А от людей - бедности не ждать почета; любовь - и та за бедность не любит!' - 'И то правда!' - думает Ванька. Соскочил он с облучка, ровно бы в облегченье лошадке, и идет себе сзади телеги, кнутом цветы лазоревы постегивает. А старик сидят да дремлет. 'Валяй! - подтолкнул дьявол, - не то проснется сейчас!' Скочил Ванька на задок и набросил петлю старику на шею. На темную пошел, значит. А петля из кнута у него приготовлена была. Лес зашумел, старик захрапел, а воронье-то, воронье-то закаркало - сила! не приведи ты, господи, страсть какая! Тут зараз к старику и курносая* подкатила. Схватил Ванька теплый труп, бросил его на дорогу и два раза нарочито переехал телегой поперек старика. Потом обратно вскинул его на телегу и ну шарить под сибиркой да под сорочкой! Нащупал гайтан**, на гайтане крест крещеный да шмель золоченый висит. Его-то Ваньке и надо! Оборвал этта гайтанчик-то, да как развернул - батюшки-светы! - радужные, пестрые красные, синие, золото чистое, серебро звонкое - так все это и посыпалось на шмеля!

______________

* Смерть.

** Тесьма для нательного креста.

Дрожит, трясется убийца проклятый, а везет свою жертву в город. Объявил. 'Уснул, - говорит, - дорогой, да и упал с передка под колеса'. Глянул на Ваньку исправник и позвал в кабинет свой. Не много и не мало они там поговоримши, выходят оттудова вместе. 'Поезжай себе, мужичок, с богом домой, - говорит исправник, - а дня через два я тебе вызов дам'. Только призывал ли его либо нет - и по сей день неизвестно.

Зажил Ванька на славу. Праздник был на Ванькином селе, девки хороводы водили. Гуляет и Ванька- горюн; сам гуляет, а сам Параньке на ухо шепчет: 'Приходи ужотко на задворки, к старому дубу'. - 'Приду, беспременно'.

Вот стала, этто, теметь. Устали парни, уморились девки, - разошлись себе, кто по домам, кто по кабакам, а кто и по горохам да по старым овинам...

Стоит древний дуб, словно великан какой, стоит да сучьями по ветру качает - ни дать ни взять как будто руками сам с собой о чем рассуждает.

А под дубом - Иван-горюн, горе-горькая голова, с Параней распрескрасной.

- Пойдешь, что ли, за меня?

- Не пойду я, девка, за бедного, пойду за богачея. Накопи казны да добра всякого, тогда и повенчаемся.

И показал ей тут Ванька-горюн казну свою богатую, преступлением добытую. Пристала: 'Скажи, душа, не утай, откуда взял экую кучу?' Крепился Ванька, крепко крепился, - однако облапила девка, лаской всю правду подноготную выведала. А выведамши, сама говорит Ивану:

- Потоль не пойду за тебя, поколь на могилу купца не сходишь и всю ночь до зари не промолишься, и тем прощения себе от бога и от убиенного выпросишь.

Согласился горюн, горе-горькая голова, и пошел в город на кладбище. Ночь - ни зги божьей не видать. Спотыкнулся об могилу об свежую. В могиле жертва, над жертвою - крест нов тесов деревянный поставлен. Дрожь проняла убийцу окаянного. С трепетом стал Иван на коленки и молится. Сам молится, а сам шепчет:

- Прости ты меня, жертва бедная, кровь неповинная, что я тебя убительски убил!

Как сказал он это - земляной бугор на могиле оселся.

- Отпусти ты мне грех анафемский! Я затем к тебе пришел помолиться, чтобы душу свою облегчить. Прости ты меня, жертва, потому и убийце даже зла за гробом не помнят.

Как сказал он это - черкнула по небу молнья, грянул гром, и крест на могиле качнулся.