- Проюрдонил!

- Мишка Разломай! Водки да табаку давай сюда, псира!*

______________

* Собака (жарг.).

И Мишка Разломай с большой предусмотрительностью отпускает играющим свои специальные продукты, получая тут же за них и наличную плату. Больше всех одушевлен один молодой арестантик, прозванный товарищами 'Булочкой' за то, что, не имея ни гроша за душою, стал однажды играть на булку подаянную и с этой булки в год разжился игрою на семьдесят рублей - деньги для тюрьмы весьма таки немалые; поэтому смышленый Разломай ему и особенное 'поваженье с великатностью оказывает'. Разломай - проныра-человек: он майдан содержит, то есть отпускает в долг разные припасы, а за деньги - водку, вино и карты, иногда верного человека и взаймы ссудить не прочь за проценты, а запретные продукты свои получает особым контрабандным образом.

Вересову не спится. Заложив руки под голову, лежит он пластом на своей убогой койке. В душе какое-то затишье, в голове - ни одной неотвязной мысли, словно она устала мыслить, а душа занывать тоскою, да и сам-то он словно бы жить устал под этим гнетом неволи, даже тело так и то какая-то усталая потягота разбирает, а сна между тем нет как нет. Лежит себе человек и поневоле прислушивается к говору арестантов.

Это час, в который они особенно любят потешаться сказками да похвальбой о бывалых приключениях на воле.

- Теперича эти самые фараоны - тьфу, внимания нестоящие! никакого дела не сваришь с ними, потому - порча какая-то напала на них: маленьким людишком нашим брезгуют, - сетует жиденький Фаликов среди собравшейся около него кучки, - а вот в прежние годы - точно, замиряли дела отменные! Был этта, братцы мои, годов с десяток тому, приятель у меня квартальный, Тимофейкиным прозывался. Так вот уж жил за ним, что у Христа за пазухой - помирать не надо! И какие мы с ним штуки варганили - то-ись просто чертям на удивление! Раздобылся я раз темными финажками* и прихожу к нему: так и так, ваше благородие, желательно клей хороший заварить! - 'Заварим, - говорит, - я не прочь'. Прошлися мы с ним по пунштам. Ведь вот тоже, хотя и власть-человек был, а простой; нашим братом-мазуриком не брезгал. Показал я ему финаги все как есть трёки да синьки** - и до сотни их у меня было. 'Какой же ты с ними оборот шевелить думаешь?' - спрашивает. - 'А продавать станем, ваше скородие! Я продавать, а вы - накрывать нас по закону, слам пополам, а барыши выгорят хорошие'. Расцеловал меня, право! 'Тебе бы, - говорит, - по твоему разуму, не жохом, а министром финанцыи быть!' - 'Много чувствительны, - говорю, - на ласковом слове'. И стали мы с ним это дело варганить. Подыщу я покупателя - все больше по торговцам: 'Хочешь, мол, за полтину пять рублев приобресть?' - 'Как так?' - 'А так, мол, темные, да только вода такая, что и не различишь с настоящей-то, а у тебя сойдет - в сдаче покупателю подсунешь'. Ну, плутяга-торговец и рад. Условимся на завтра об месте, куда то-ись товар принести. А Тимофейкин при продаже-то и тут как тут! - 'Здравия, мол, желаем, на уголовном деле накрываем!' Ну, покупатель, известно, уж и платит, только не губи, родимый, потому - под плети живая душа идет. И этак мы с ним где пять рублев продадим, там сто возьмем, а ино и больше случалось.

______________

* Ассигнации (жарг.).

** Трехрублевые да пятирублевые (жарг.).

- Важнец-дело! Волшебно, право волшебно! - с истинным удовольствием замечают арестанты, которым необыкновенно нравятся подобного рода 'развивающие' и умудряющие человека рассказы.

- Взятки он шибко брал, бестия, - продолжает поощренный Фаликов, - в квартире у него вещей этих разных - ровно что в любом магазине. Так вот тоже клевые дела с этими вещами-то у нас бывали. Отдаст он мне, примерно, либо часы, либо ложки серебряные с вензелем своим, либо из одежи что, - ну и пойдешь с этим самым товаром на толкун продавать; коли не продашь, так ухитришься в лавку подбросить, в темное место, а он потом нагрянет и обыск. 'А, мол, такой-сякой, ты краденое перекупать? Лавку печатать! в тюрьму тебя, злодея!' Ну, и тут, конечное дело, сдерет, сколько душа пожелает, тоже ведь охулки на руку не клал. Никто себе не враг - и делился потом, честно делился! Да, беда, звания решили и со службы долой, а кабы не это - не сидеть бы мне с вами, братцы! А ты вот слушай да учись у старших, наука-то эта пригодится! - обратился он в заключение к молодому парнишке, лет шестнадцати, который содержался за то, что в ссоре с товарищем хватил его в грудь булыжником чуть не до смерти.

- Поди-ка, скоро двенадцать часов, - замечает кто-то.

- Полночь... скоро домовой пойдет.

- А может, уж и пошел... Страсть ведь теперь на четвертом-то этаже: ведь как раз над ними.

- Н-да, коптел я раз там: натерпелся... Кажинную ночь, как пойдет этта по чердаку - ровно ядра катает, возня поднимается - страсть... Одначе, там уже привыкли.

- Ой, не приведи ты, господи!

- А что, братцы, кабы этак сказку послушать какую, пока сон не сморил? - предлагает кто-то из слушателей, зевая и 'печатая' рот крестным знамением.

- Что сказку, лучше разговоры!

- Нет, сказку смурлыкать не в пример лучше! - почти общим голосом откликается кружок, необыкновенно охочий до этого дела. - Иная сказка десяти разговоров стоит, да и заснешь под нее хорошо - по крайности, во сне увидишь.

- Ну, сказку, так сказку! Это все едино... Облако! валяй! - мир приговорил!

Кузьма Облако, человек лет под тридцать, с несколько задумчивым, симпатичным лицом, - необыкновенный мастер сказывать сказки. За что он сидит в тюрьме - этого и сам хорошенько не знает, только сидит давно уж, лет около восьми, и потому в шутку говорит, что давно позабыл свои провинности. Все, что выжил он в заключении, - это тюремные сказки, которые составляют исключительное достояние тюрьмы: в ней они задумались, в ней они сложились, отлились в известную форму, - и через старожилов, вроде Кузьмы Облака, передаются из одного тюремного поколения в другое.

Кузьма Облако любит сказки и от мирского приговора никогда не отказывается. Он хоть целую ночь рад говорить, лишь бы слушали. Поэтому и теперь, встряхнув волосами, Кузьма приосанился, вздохнул как-то особенно и начал.

V

СКАЗКА ПРО ВОРА ТАРАСКУ

У одного господина был повар Тараска. Тараске - что хлеб сожрать, то вещь своровать. Что ни делал господин, чтобы отучить Тараску от скверной его привычки к воровству - ничто не берет! 'Ну, - думает господин, - либо совсем отучить, либо совсем погубить!' Зовет к себе Тараску.

- Что, Тараска, хорошо научился воровать?

- Хорошо, да не совсем. А вот ежели бы вы отдали меня в учение к дяде моему жоху, известному вору, тогда бы я, точно что, вполне научился.

Господин весьма этому обрадовался, чтобы, значит, сбыть Тараску с рук, и на другой же день, снабдив его всем нужным, отправил с богом в дорогу. Случился Тараска с дядею жохом и предался практиковке своего искусства. После непродолжительного времени бездействия, наконец, дядя предлагает Тараске в лес сходить. Пошли. Отыскал дядя жох нужное для себя дерево и, указывая на макушку дерева, начал говорить:

- Видишь на макушке дерева воронье гнездо?

- Ну, хорошо, дядя жох, вижу.

- В котором, значит, ворона на яйцах сидит?

- Она теперича спит, и нужно спод ней яйца те украсть.

- Ну, хорошо, дядя жох, украсть - так украсть.

- Стало быть, учись у меня: я полезу на дерево и скраду их так, что ворона во снях и не услышит.

Полез. Ни мало, ни много - пять минут прошло - глядь, яйца в руках у дяди.

- Молодец, дядя жох! У сонной вороны не шутка яйца красть; а вот ты и не спал и не дремал, а где у те подметки спод сапог?

Дядя глядь - ан подметок и нетути! Пока он лазил, Тараска подметки сгладил, попросту отрезал жуликом*.

______________

* Маленький острый ножик (жарг.).

- Ну, брат Тараска, тебя нечему учить - ты сам поучить