- Иван Вересов, - ответил тот, очнувшись от наплыва своих тяжелых ощущений.

- Ты за кем сидишь? за палатой аль за магистратом, аль, может, за голодной*?

______________

* Уголовная палата (жарг.).

- Под следствием... из части.

- А за какие дела?

- Не знаю.

- Ой, врешь, гусь! Чудак-человек, врешь! Никак этому нельзя быть, чтоб не знал, - взят же ведь ты в каком подозрении... Ты не скрывайся - народ у нас теплый - как раз научим по всем статьям и пунктам ответ держать, гляди, чист выйдешь, с нашим нижайшим почтением отпустят*, только и всего. Недаром наш дядин домик ниверситетом слывет, мазовой академией называется. Мы с тобой в неделю всю курсу пройдем.

______________

* Оставят в сильном подозрении (жарг.).

Вересов не поддался на увещание дневального, и это возбудило против него неудовольствие арестантов.

- Ишь ты, брезгует, - ворчливо заметили иные, - погоди, кума, поживешь - такова же будешь, к нам же придешь да поклонишься! Оставь, Сизой! Ну его!.. Не видишь, что ли, что сам на рогожке сидит, а сам с ковра мечет!

Сизой отошел от Вересова, тоже видимо оскорбленный.

Все это не предвещало ничего хорошего новому арестанту.

Когда он несколько поуспокоился и приобык к настоящему своему положению, к нему лисицей подсел человечек средних лет, с меланхолической физиономией, по имени Самон Фаликов, по профессии крупный вор и мошенник.

- Что ты словно статуй какой сидишь, милый человек, не двинумшись? начал он с участием. - Ты скажи, по чем у тебя душа горит да что за дела твои? Все мы - люди-человеки, иной без вины коптит; стыда в этом промеж себя нету никакого.

Фаликов говорил тихо и явно бил на то, чтобы придать разговору своему интимное значение. Остальные делали вид, будто не обращают на него никакого внимания, а тот, пользуясь этим, очень искусно строил жалкие рожи и говорил жалкие слова, приправляя их слезкой и сочувственными вздохами.

Вересову показалась очень жалкой и несчастненькой фигурка человечка Фаликова. Ему давно уже не приходилось слышать ласковое слово, обращенное лично к нему, - в памяти оставались свежи только официальные допросы следователя да нуканье полицейских солдат, так что теперь, после жалких слов Самона Фаликова, он весьма склонен был видеть в нем такого же несчастного, как и сам, и рассказать ему свое горе. Так и случилось.

- Эх, милый человек, тебе еще горе - не горе, а только пол-горя! вздохнул Фаликов. - Ты - как перст, один-одинешенек, а у меня семейство: баба да ребяток четверо, - так мне-то каково оно сладко?

Вересов сочувственно покачал головой.

- Слышь-ко, голубчик, - с таинственным шепотом подвинулся к нему арестант, - сотвори ты мне, по христианству, одолжение! Ты - человек молодой, одинокий... Мы тебя выручим, сгореть не дадим... Уж будь ты надежен, наши приятели так подстроят дело, что сухо будет; много-много, коли под надзор обчества маленько предоставят тебя; так ведь это не беда. А теперича по твоему делу невесть еще куды хуже решат тебя: может, запрещен в столице будешь, а может - и тово.

Фаликов приостановился, наблюдая, какое впечатление производят слова его на Вересова; но этот, не понимая, в чем еще дело, смотрел на него недоуменными глазами.

- А я - человек семейный, хворый человек; детям пропитание нужно, продолжал еще тише Фаликов, - на волю хочется: помрут ведь без родителя... Будь ты мне другом, купи ты мое дело!.. Я тебе пятьдесят рублей за него с рук на руки дам. Выручи ты меня теперь, Христа ради, а уж мы потом, все вкупе, тебя выручать станем.

- То есть как же это купить? - не понял Вересов.

- А вот я теперича, примером сказать, будто бы за кражу содержусь - ну и... таскают меня по судам, - принялся объяснять Фаликов. - Я тебе, с доброго согласия, и продаю свое дело; ты, значит, прими на себя мою кражу и объявись о том следственному... Меня, стало быть, выпустят на поруки, а не то и совсем ослободят; а тебе ведь все равно, по одному ли али по двум делам показанья давать... Потом завсегда отречься можешь, скажи: в потемнении рассудка, мол, показание на себя ложное дал. Они за меня, конечно, тут хватятся; а меня - фью! ищи-свищи! И делу капут!

Вересов молчал. Он, по неопытности своей, никак не ждал от несчастненького человечка такого подхода и молча удивлялся.

- Так что же, душа, берешь, что ли, за пятьдесят-то целковых? - обнял его Фаликов. - Я тебе, значит, все дело скажу и все дела - как быть, то есть, надо - зараз покажу. Есть тут у меня один арестантик, сам напрашивается Христом-богом: продай да продай; а я не хочу, потому - если уж делать такое одолжение, так я, по крайности, любезному мне человеку сделать желаю. А охочих-то людей на куплю эту у нас завсегда много найдется! Так как же, друг, по рукам ударим, что ли?

- Нет, уж ты лучше тому, другому, продавай, а я не хочу, - решительно отклонился Вересов.

Арестант поглядел на него пытливо и присвистнул.

- Эге, да ты, видно, тово... на молоке-то жженый! - дерзко-вызывающим тоном проговорил он, разом скидая с себя личину угнетенной забитости и несчастья, которая своей кажущейся искренностью успела было обмануть Вересова на первых порах.

Как у ссыльных в Сибирь есть обыкновение продавать на пути охочему товарищу свое имя и с именем дальнейшую участь, так и у тюремных подсудимых арестантов водится продажа дела, то есть преступления. На эту проделку ловятся обыкновенно неопытные новички, которыми пользуются люди, основательно 'прошедшие курсу', ублажая их обещанием денег и надеждой выпутать впоследствии из дела. Если согласие получено, начинается обучение: как и что показывать, кого запутывать в дело, кого чем уличать и как, наконец, отвертываться от прямых статей закона, применяя в свою пользу разные пункты и закорючки. Словом, начинается основательный курс 'юридического образования', которым постоянно отличаются и даже весьма гордятся мошенники, 'откоптевшие свой термин у дяди на поруках'.

IV

РАЗВЕСЕЛАЯ ЖИЗНЬ

...Вечер. Слышно, час девятый на исходе. Дверь давно уже на замке, и коли подойти к ней да послушать в тишине - можно различить, как похрапывает себе коридорный, обреченный по службе на неукоснительное бдение. В камере тоже започивали уж иные, только мало; большая часть ловит свои свободные минуты и предпочитает высыпаться днем. На одном из спящих 'ножные браслетики' позвякивают, как перевернется во сне с боку на бок.

Перед образом тускло мигает лампада, и при ее слабом освещении в одном углу собрались игроки. На полу расселся тесный кружок, за ним навалились зрители и с увлечением, жадно следят, как те режутся 'в три листика' любимую игру арестантов.

- Ну, скинь, что ли, кон да затемни ставку - по череду! - раздаются оттуда азартные восклицания.

- Козыри вскрышные: вини! бардадым - крести.

- Прошел! - возвещает один и кидает на кон семитку.

- С нашим! - ответствует противник, бросая четыре копейки.

- Жирмашник* под вас.

______________

* Гривенник (жарг.).

- Ой, барин, пужать хочешь! У самого, гляди, пустая! Ну, да лады - под вас ламошник*.

______________

* Полтинник (жарг.).

- Стало быть, в гору? Да нешто и впрямь тридцать два с половинкой? Ой, гляди, зубы заговариваешь, по ярославскому закону!

- Это уж наши дела.

- Замирил!

- То-то! кажи карты.

- Туз, краля, бардадым!

- Фаля!

- Хлюст, ляд его дери!