...Я закрыла глаза и подумала: ради чего я появилась на белый свет?

А в дому было холодно, ветер дул во все щели, и за слюдой окна в ночи вставали серебряные копья гольцов Хамар-Дабана. Так скалила земля чудовищные зубы, смеялась над смертью, смеялась над жизнью.

И держала я глаза закрытыми до тех пор, пока не засияла передо мной в дикой высоте Звезда.

И так, ослепив мои сомкнутые глаза, вошла она мне острием под сердце, и поняла я: вот для чего живу я, малый человек, сосуд скудельный, вот для чего приуготовила меня метель моя дольняя, слепая повитуха.

И спросила я сухими строгими губами:

– Звезда, скажи, что ты знаменуешь? Долго ли еще надо лбом моим гореть будешь?

Не двигалась Звезда, только испускала лучи свои синие, торжественные, прямые. И зимняя земля под нею, и задраенный намертво железным льдом Байкал жестоки были и безмолвны.

И поняла я, что вот так – однажды в жизни – должны живая душа оказаться перед лицом Троицы Триединой – Мороза, Космоса и Смерти.

И вопросила я еще раз, стоя босыми ногами на холодном полу срубового дома, глядящего очьми в горькую, воющую байкальскую пустыню:

– Что мне уготовано в сем мире, родная?... Ты же знаешь... Скажи!...

И ворохнулась Звезда тяжело и больно под сердцем моим.

И стало внутри меня светло и горячо, и слезы поземкой пошли по щекам.

Жизнь свою я как на ладони увидела. Себя – седую. Сына – на Кресте. Молнию – в дегтярной тьме. Лики, глаза бесконечной реки людей, любовью к моему сыну – к моему живому горю – живущих...

И возопила я, вскричала6

– Звезда, Звезда!... Неужто ты меня избрала!... Да чем же я от других-иных отличилась, чем заслужила, в чем провинилась!... Вот руки мои, ноги, чрево, сердчишко бьется, как у зайца, когда по льду его собаки геологов гонят, – нищее, бабье, земное... Что ж ты делаешь-то, а, Звезда, пошто меня, многогрешную, на сей путь избираешь?!... А я не хочу... Ох, не хочу!... Другую найди... Мало ль баб по белу свету такой доли просят-молят, тебя в безлюбье на закоптелых кухнях, где пахнет черемшою да ржавчиной от стенок чугунов, – призывают!... Меня – за что?!...

И молчал, дыша в пазы сруба пьяною вьюгой, старый Байкал.

И глядела в меня со смоляных небес острая Звезда: детской гремушкой – свадебным перстнем – старческим плачущим глазом – поминальной свечою – и снова дитячьей пятипалой, лучистой ладошкой – до скончания грозных и ветхих, никому не желанных, неприметных, неслышных, до конца прожитых мною, дотла и до дна, бедных, возлюбленных, могучих дней моих.