Суд!Калека тянет костылек культяшки.И судорожно жметМари тугой кошель... – держи, бедняжка.Всяк под Луной умрет.Пятнадцать – мне! Горит на лбу корона!А счастье – вот оно:Листы зеленщицы, телега краше трона,Парижа белое виноВ тяжелых кружках каменных соборов,В бокале Сент-Шапель, —И пью, и пью, – а время мчится скоро,Как площадная, в тряпках, карусель...Цок, каблуки! Стремись по ветру, платье! Беги, Мари, держись!В созвездьях над тобой – топор, проклятье,А здесь, в Париже, – жизнь!Жизнь – грубая, великая, цветная:Капуста на возах,И Сена яркая, зелено-ледяная,Под черным облаком тускнеет на глазах,Едят молочники вареную картошку,Сколупывая нежно кожуру,В окне трактира глянет ведьмой кошка, —Беги по мостовой, о царственная ножка,Звените, косы, на ветру!Пока ни фрейлины, ни мэтры не поймали.Пока горит рассветФранцузской лилией на синем одеяле,Где вензель твои пальцы вышиывали:«Для Бога – смерти нет».Пока еще, Мари Стюарт, девчонка,Бежишь от муженька,Дофина чахлого, – туда, где жарят конскую печенкуВо пасти костерка,Где розовое пьют вино монахи,Где днищем трется баркО мох камней, – где в церкви ставят нищие галахиСвечу за Жанну д,Арк, —Всем загорелым яростным народом,Кому ты – блажь и бред! —Даны тебе корона и свободаИ жизнь – на кроху лет.Взбежав на мост Святого Михаила,В живую реку – глянь!На дне струятся плаха и могила.А сверху – Сены шелковая ткань:Горох, фисташки, перлы, изумруды,Все чудо естества,Вся юность, вся любовь – поверх остуды,Откуда черный снег валит, откудаКатит с колоды голова.Закинь ее к сверкающему небу! Раскринь же руки – обними Париж – он твой!Мари, пацанка, королева, – с булкой хлебаДля воробьев,с венцом лучей над головой.
Ван-Гог. Предзимние поля
Ветер плюнет на желтый суглинок,Снег свинцовый его проклянет.Небо – синий и хищный барвинок —Облетит на морозе, умрет.Я не знаю, что с разумом станет.Он мешает мне холод любить.Пусть и он облетит и увянет,Пусть порвется паучия нить.Холод, милый! По-волчьи – когтями —Щеки, скулы мои разорви.Видишь, поле – огромное пламя.То земля умирает в любви.То земля любит мрак, лютый холод,Снег искрящийся, печи крестьян.Грог горячий, капусту и солод, —И художник с крестьянами – пьян.Пьян от снега. Разрезал он скулы.Жир по скулам – иль слезы текут?Снег идет устрашающим гулом.Пляшет, как королевский салют.Снег вопит по-над черною бездной:Все уйдут в белизну! Все уйдут...Снег и ветер над полем железным.Там огни рыжей шерсти прядут.Золотых, упоительно рыжихИ багряных кустов и ракит...Боже! Боже! Ты осенью ближе.Пред зимой мое сердце горит.Вот она. Все так просто и скоро.Мрак и злобный, звериный мороз.И высокого, дальнего бораРазвеванье сосновых волос.И по спутанным, сребреным косам,И по черным земным кулакам —Мажь, дави ярко-алые слезыНа потеху грядущим векам.А дурак деревенский прискачет,Квакнет: «Красочки! Красочки!... Кра...»Это осень патлатая плачет:Ты, мужик, ее бросил вчераДля богатой зимы...
Ренуар
Должно быть, так... —...мы, обнявшись, сидим,Ты в черной шляпе, в перьях страусиных,Я – в алом бархате; на лбу горит рубин,Как будто ягода калины;И отражаемся в высоких зеркалах,И обнимаем мы друг друга...Неужто мы с тобой уйдем во прах,Уйдем в рокочущую вьюгу?!...Нет, нет, не так... — ...Спадает тряпок соль.Марс в зеркале плывет остылом.Боль есть любовь. Переплетенье воль —Хочу, чтоб я тебя любила.Перловицы грудей, и клювами – соски...Я – мир живой, животный, зверий, птичий...И – зимородки глаз моей тоски,Моей души простой, синичьей...Я – голая, и я перед тобой,И я – волна реки, и чайки,Рябь золотая, пот над верхнею губой,Купальщица в веселой синей майке,В штанишках полосатых, – о Господь,Ты видишь, – я река, и я пылаюНа Солнце!... – так живот пылает, плотьГорит: от леса и холмов – до краю...И, золотая, – рождена такой! —И, розовая, нежная, речная,Вся – липов цвет,вся – испуская зной,Тебе – дареная, тебе – родная,Я краскою под кисть твою ложусь,И плавлюсь, и плыву, и плачу,И так, не высохла пока, за зрак держусь,За твой – без дна!... – зрачок горячий...
Курбэ: ателье художника
Я собаку ощерившуюся пишу:Вон язык ее до полу виснет.Я кистями и красками судьбы вершу:Вот крестины, а вот уже – выстрел.Вот у края могилы глазетовый гроб,И священник, одышлив, весь в белом,Вырастает над осенью, зимний сугроб,Отпевает погасшее тело.Как на грех, снова голоден... Кость бы погрызть,Похлебать суп гороховый – с луком...Я брюхатую бабу пишу: не корысть! И про деньги – ни словом, ни звуком...Птицы горстью фасоли ударят в меня,В старый бубен, седой, животастый.Вон мальчишка в толпе – он безумней огня,Он кудлатый, беззубый, глазастый.И его я пишу. И его я схватил!Я – волчара! Я всех пожираю...Закогтил... – кисти вытер... – свалился без силВ слепоту у подножия Рая...Признаю: третий день я небрит. Третий деньЯ не пил молока, – заключенный...Третий день мое красками сердце горит.Сумасшедший, навек зараженныйХромосомой, бациллою, водкой цветной,Красным, синим, зеленым кагором.Я пишу тяжкий кашель старухи больной.Я пишу: поют ангелы хором.Я пишу пьяниц двух, стариков, под мостом.Там их дом, под мостом. Там их радость.Там они заговляются перед постомПирогом, чья отчаянна сладость.Там, где балки сырые, быки, где песокПахнет стерлядью, где мох и плесень,Они смотрят на дыры дырявых сапогИ поют красоту старых песен.Я пишу их; а чем они платят? – ониПлатят мне золотыми слезами...Скинь, служанка, одежду. Мы в мире одни.Не стреляй, не танцуй ты глазами.Дура ты. Для какой тебя цели раздел?Стань сюда, под ребрастую крышу.Твое тело – сверкающей ночи предел.Та звезда, что над миром – не дышит.Ты прижми к животу ком тугого тряпья,Эти грязные фартуки, юбки.Так и стой, не дыши. Вот, пишу тебя – я.Стой, не дрыгайся, ласка, голубка.Жемчуг старый на шее и между грудей.Он поддельный. Куплю – настоящий.Ты теперь будешь жить средь богов и людей,Чиж, тарашка, заморыш ледащий.Эх, гляди!... – за тобою толпится бабье,Губы – грубы да юбки – крахмальны;Руки красны – тащили с морозу белье;А глаза их коровьи печальны...А за бабами – плечи, носы мужиков,Лбы да лысины – в ссадинах, шрамах, —Как их всех умещу – баб, детей, стариков!... —В злую, черного дерева, раму?!...В эту раму злаченую, в раму мою, —Я сработал, я сам ее срезал!... —Всю земную, заклятую Смертью семью:Род, исшедший из царственных чреселТой Царицы безносой, что всех нас пожрет, —Той, скелетной, в парче толстой вьюги,Во метели негнущейся... – весь наш народ,Всю любовь одичалой округи?!И расступятся властно озера, леса!И разымутся передо мноюЛица, руки, колени, глаза, голоса, —Все, что жизнью зовется земною!И я с кистью корявой восстану над ним,Над возлюбленным миром, зовущим, —Вот и масло, и холст превращаются в дым,В чад и дым, под Луною плывущий...И в дыму я удилищем кисти ловлюРыб: щека... вот рука... вот объятье... — Вот мой цвет, что так жадно, посмертно люблю:Твое красное, до полу, платье...И,
