— Так, пожалуйста… зачем вы их бьете?

— Зачем бью?

— Да… И вообще — зачем вам нужны побои? Вы когда-нибудь задумывались над этим?

Блондин, отступив назад, прислонился к стене. И тоже на мгновение опустил голову.

— По праву предоставленной мне власти, — сказал он, подняв глаза. — По велению идейного гнева!

— И все?

— Думаю, да! О допросах я не говорю, тут все и так ясно…

— И только из-за этого?

— Думаю, да!

Человек в штатском встал и, засунув руки в карманы, принялся ходить по комнате. Открылась дверь, вернулись оба нилашиста.

— Оставьте нас одних, — сказал штатский. — Одним словом… — Он остановился напротив блондина. — Давайте я прежде всего исправлю одну вашу ошибку! Вот вы говорили о бомбах и прочем, так?

— Да, говорил!

— Так вот… в одно из партийных помещений брошена бомба — как раз это, на мой взгляд, пустяки! Разбрасывают листовки, черкают на стенах — пустяки! Стреляют по нашим братьям — пустяки! Мы хватаем замешанных, для порядка вешаем или стреляем в затылок — и это пустяки! Пустяки, пустяки и еще раз пустяки… Ну что из того, дружок, если нам придется немного повозиться с теми, кто швыряет бомбы, разбрасывает листовки или устраивает пальбу? Ведь их мы уничтожим как положено и в установленном порядке! Они умрут, дружок! С ними рано или поздно будет покончено! Из них выйдут прелестные трупы! Однако в стране они составляют незначительное меньшинство. Сколько? Тысячу, десять тысяч, двадцать тысяч?.. А как быть с остальными? Кто не стреляет, не бросает бомб и листовок? Как быть с ними?

Он поднял вверх палец:

— Эти остаются тут — они живут, дышат, — ими нам и придется заниматься! Они — на нашей шее, и именно они — наше настоящее дело. Мы живем в эпоху масс, господин учитель, в эпоху мерзких толп, и эти толпы никогда прежде не создавали о себе и своей роли таких иллюзий, как в наше время! Мне претит это мерзкое самомнение, которое в нашем веке позволяет себе толпа! Забастовки, демонстрации… где мы живем? Повсюду толпы… массы…

Он снова заходил по комнате:

— Ну, а этих четверых людишек мы, разумеется, не расстреляем! Иначе зачем мы их привезли? — спросили вы, если не ошибаюсь. Зачем было вызывать машину, поднимать на ноги шофера, партийных активистов, руководителя группы? Очень просто: затем, чтоб этот ваш Мацак, или как его там, расквасил им нос, потоптал ногами, повывихивал руки, дал пинка между ног, а вы могли бы невозмутимо объяснить им, что их жены проститутки, хотя нет сомнения — все они честные и добропорядочные матери семейства. Еще затем, чтобы эти четверо усвоили — у вас есть право заявлять подобные вещи и вообще говорить все, что вздумается; право сворачивать носы, дробить зубы, отбивать почки, обзывать их ворами, а также, разумеется, право заходить, когда вам вздумается, в кабак, а то и в их дома, когда вздумается — хватать их, уводить и кровавить морды! Вот, господин учитель, ради чего вы прибегаете к побоям! Ради того, чтоб внушить: им не дозволено ничего, а вам — все! Вот поэтому вы их не убьете, а преспокойно, всех до одного, отпустите домой! Делать мертвецов легко, однако делать таких мертвецов, которые едят, пьют, работают и в то же время умеют держать язык за зубами, как настоящий, доподлинный мертвец, — это куда как труднее! Вам нужны не добропорядочные покойники, а живые люди, но столь же покорные и немые, как трупы! Иначе говоря, к побоям вы прибегаете из педагогических соображений, а не потому, что… — оставьте это газетам и ораторам. Конечно, скажете вы, тогда почему бы не тащить с улицы кого попало и не избивать поочередно всех подряд, независимо от того, натворили они что или нет! Но это значит, вы опять- таки не знаете жизненной философии этих людей! Знаете ли вы, как они поступают, что думают о жизни и о самих себе?

Он поднял голову, устремил глаза на потолок и, словно повторяя затверженный урок, заговорил:

— Мы маленькие люди, мы никто и ничто! Мы никак не вмешиваемся в дела мира! Быть может, мы — это их любимое выражение — лишь мушиное дерьмо на столе жизни! Единственное наше право — держать язык за зубами! Тс-с! Высокопоставленные лица делают с нами, что хотят. Мы целиком в их власти! Если нам что и позволено, так лишь втянуть голову в плечи, пусть история идет себе над нашими головами, а мы потихоньку останемся в стороне! И так далее… И тому подобное… Ну так вот! Ваша задача в том и состоит — доказать им, что это действительно так!

Он снова подошел и остановился перед блондином:

— Надеюсь, мы понимаем друг друга? Говоря с ними, вы должны только констатировать: да, все именно так, как вы думаете! Разумеется, они будут этим удивлены, ведь они думали не совсем так! Как же не так! — скажете вы, вы очень правильно мыслили, а чтоб вы об этом не забывали, я и отобью вам почки, переломаю руки и все такое прочее… И разумеется, вы их не убьете, а отпустите домой, пусть разнесут по всем концам города — в Андялфёлде и Кишпеште, в Пеште и Буде, — что все именно так, как им представлялось: они — мушиное дерьмо на столе мира, и ничего больше! Другими словами: вам нужны не эмоции с розовой водой, а педагогика!

Он вынул из внутреннего кармана носовой платок и мелкими, легкими движениями осушил губы. Взглянул на блондина:

— Что касается этих четверых… теперь, я думаю, вы уже согласитесь со мной и отпустите их домой? Нужно только сказать этому Мацаку или как бишь его, чтоб не миндальничал с ними, а взял в работу поосновательнее. Все, чем вы тут только что занимались, годится разве что для детского сада, а не для нас… И дождитесь утра, пусть пройдут по улицам и всем встречным выплачут свое горе!

— Слушаюсь! — ответил блондин. — В каком часу их выпустить?

— А я знаю? Когда рассветет… Но предварительно сообщите мне!

— Вы хотите с этими людьми побеседовать? — спросил блондин.

Штатский кивнул:

— Вы хорошо меня поняли? Все усвоили из того, что я сказал?

— Мне кажется, да!

— Совершенно уверены?

— Думаю, да! Я считаю, что…

Тут он расхохотался:

— Я рад, что попал под ваше начало! Кёсег, как я теперь вижу, все-таки только Кёсег!

Штатский махнул рукой:

— Лучше подумайте о том, все ли вы приняли в расчет?

— С этими четырьмя?

— Да! Поразмышляйте… Продумайте дальше ту логику, которую я тут развивал! Нет ли каких пробелов? Сделан ли конечный вывод?

Блондин пожал плечами:

— Не знаю, что вы имеете в виду…

— Очень жаль! Тогда, пожалуйста, проследите за моей мыслью! Конечно, они нас боятся — и это хорошо. К тому же ненавидят, что еще лучше, по крайней мере еще больше будут бояться! Какими они Кажутся сами себе? Этот столяр попросил у вас прощения? Высказал что-нибудь вроде сожаления — больше, мол, не буду? Попросил прощения, обещал впредь быть паинькой? Слышали вы от него что-нибудь в этом роде?

— Нет… не слышал, — заколебался блондин.

— Вот и я не слышал.

Штатский обошел комнату. Посмотрел на часы, потом подошел к письменному столу и оперся о него, подавшись всем телом вперед:

— Я тоже не слышал! И не знаю, услышим ли мы что-нибудь в таком духе от остальных — книготорговца, часовщика и того, другого?

Он наклонил голову. При электрическом свете в волосах кое-где блеснуло серебро.