знать, какой сделать выбор? Разве не так? — Он взглянул на Ковача, — Или я не прав?

Столяр в мрачной задумчивости глядел на скатерть. Видимо, он был совершенно поглощен своими мыслями.

— Ну… конечно… само собой, — пробормотал он. — Конечно, должен знать…

— Вы-то уж наверняка знаете? — спросил его книготорговец.

— Я? — поднял глаза Ковач.

— Вы, вы, милейший! Вы-то уж должны знать, раз выражали полное одобрение?

Дюрица качнулся со стулом вперед:

— Не финтите, мой эйропейский друг. Вас первого спросили, знаете вы или нет? Потом у господина Кесеи! С какой стати вы насели теперь на господина Ковача?

— А может, вы знаете?

— Опять вы о другом!.. — поморщился часовщик. — До этого вы рассказывали здесь о писателе по имени Золя, о тех, кто живет на чужой счет, и прочее…

— Нет, вовсе нет… — покачал головой столяр. — Господин Дюрица сначала спросил как раз у меня, и господин Кирай прав — отвечать должен я…

— Погодите минутку, прошу вас, — подняв палец, попросил фотограф.

Он заговорил с необычным жаром, покраснев сильнее обычного:

— То есть… с вашего позволения, я хочу сказать, что совершенно безразлично, кого спросили первым, господина Ковача, а не… меня, например, или господина Кирая! К этому вопросу надо относиться так…

Он оглядел сидевших за столом, и лицо его приняло почти торжественное выражение, а слова зазвучали серьезно и весомо:

— К этому вопросу надо относиться так: кто бы вы ни были, каким бы образом это ни произошло, где бы это ни случилось, в какое бы время ни прозвучал этот вопрос и кто бы ни был человек, задавший его, услышавший вопрос должен на него ответить. И не будет ему спасения, как не будет и покоя, до тех пор, пока он не даст ответа или не сделает подобающих выводов!

— Правильно! — воскликнул коллега Бела. — Или же пускай молчит и не читает проповедей! Ну и голова у вас! — посмотрел он на Дюрицу. — Сидели бы лучше дома да занимались пакостями!..

Не поднимая глаз на Дюрицу, Ковач сказал:

— Скажите, мастер Дюрица… Этот Мумотаки, он… вообще не отдает себе отчета в том, какие гнусности… одним словом, в том, что за поступки он совершает?..

Дюрица поднял стакан:

— Нет! Он в такой среде родился и потому все это считает совершенно естественным!

— Тогда, — сказал Ковач, — он. возможно, и невиновен! А?

Дюрица пристально посмотрел на него:

— Это уж вы решайте сами!

— Но тогда… — задумчиво продолжал Ковач, — как же тогда бог? Тот бог, что внутри него?

— Об этом вам лучше спросить у него и у его коллег!

— А, черт! — выругался коллега Бела, крутя головой; наконец, вытянув шею, он застегнул воротник рубашки.

— Правильно я понимаю, — снова заговорил Ковач, — может такое быть, что бог не заговорил в нем?

— Понятия не имею! — отвечал часовщик.

— Во всяком случае — молчит! — сказал хозяин кабачка.

— М-да… — вновь опустил взгляд на скатерть столяр.

— Ну и чего вы достигнете… — спросил книготорговец, — чего вы достигнете тем, не подумайте, у меня вовсе нет настроения вникать во всю эту чепуху, но все же, чего вы добьетесь, если, предположим, кто-то объявит, что он… не желает стать таким мерзавцем, как ваш правитель? Объявит, а про себя подумает: шалишь, нашел дурака — так я и дал отрезать себе нос и выколоть глаза… Коллега Бела рассмеялся:

— Божье око все узрит, красть детишкам не велит! Ха-ха…

— Неужели в этом подонке есть бог, пусть он даже молчит? Вы про такого бога толкуете?

— А в вас он, случаем, говорит? — спросил фотограф.

— Во мне?

Да, в вас! В Томоцеусе бог молчит, это факт. А в вас он тоже не подает голоса, как вы считаете?

— Конечно… конечно! — закивал столяр.

— Что «конечно-конечно»? Тут вообще не о боге речь!

— А о чем? — спросил фотограф. Кирай передернул плечами и промолчал.

Ежели вам больше нравится, называйте это порядочностью! Подходит? — предложил хозяин кабачка.

— Дело в том, — пояснил Кесеи, — что если еще можно спорить, есть бог или нет, то порядочность уж точно должна быть! Или нет?

— А если есть, — в свою очередь перехватил слово хозяин кабачка, — то что это за порядочность? Какая-никакая или настоящая?

— Так… истинно так, — кивал головой Ковач. — Или какая-никакая, или настоящая… Конечно, так!

В этот момент отворилась дверь, и под тихий звон колокольчика в помещение вошел человек в форме нилашиста, его сопровождал еще один нилашист. Первый был высокого роста, лет тридцати, с умным, можно сказать, тонким, почти изящным лицом, спокойным и самоуверенным взглядом.

Другой был широкоплеч, но неуклюж, нескладен, неотесан и походил на грузчика или вообще на человека, занимающегося тяжелым физическим трудом.

Хозяин кабачка встал и одернул на себе передник. Задвинул свой стул под стол и направился к стойке.

— Смирно! Да здравствует Салаши! — выкрикнул грузчик и выбросил вверх руку.

Его спутник чуть вскинул руку коротким и небрежным жестом, едва кивнул головой и тут же, стягивая на ходу перчатки, направился к стойке. По очереди высвободив каждый палец, снял перчатки, фуражку, слегка пригладил волосы и с улыбкой повернулся к хозяину:

— Добрый вечер!

Потом бросил взгляд в сторону стола:

— Где в наше время сыщешь счастье?.. И, улыбаясь, закончил: — Среди друзей, вдали ненастья…

— Я вас слушаю, — сказал хозяин кабачка. — Что угодно?

И, привычным движением принимаясь вытирать жестяную поверхность стойки, повторил:

— Чем могу служить?

Нилашист непринужденно кивнул своему нескладному спутнику:

— Прошу! Что будете пить?

— Палинка есть? — спросил тот.

— Палинка… — не договорив, хозяин бросил взгляд поверх стойки, в угол комнаты.

— Не беспокойтесь… — с улыбкой кивнул нилашист, — наш друг закроет глаза — выпьет не глядя!

— Видите ли… — начал хозяин, собираясь сказать, что палинку продавать запрещено. Но нилашист не дал ему договорить.

— Налейте ему сто грамм! Этого хватит? — спросил он у грузчика.

Тот вытер рукой губы:

— Что ж, попробуем!.. — И расхохотался. Но, тотчас спохватившись, вытянулся по стойке смирно: — Покорно благодарю! — Потом, глядя на хозяина кабачка, бросил: — Давай!

Хозяин кабачка, отмеряя порцию палинки, спросил:

— А вам? Вам тоже можно чего-нибудь предложить?..

Улыбка сползла с лица нилашиста, он холодно посмотрел на хозяина. Потом вдруг рассмеялся: