— А вот так, как я сказал! По прошествии пяти минут вы умрете, а еще через десять секунд воскреснете, воплотившись либо в Томоцеускакатити, либо в Дюдю! Теперь вы поняли? Прошу выбирать, как вам подсказывает совесть!
— А может, не будем дурака валять, мастер Дюрица?..
— Вы что, не поняли?
— Нет…
— Ну так слушайте внимательно! Я — боженька и сижу тут вместе с вами. Хорошо, будь по-вашему! Я не боженька, а всемогущий Чуруба и говорю: в моей власти через пять минут лишить тебя жизни и тотчас затем воскресить. Но воскресая, ты станешь тем, кого выберешь сейчас, еще при жизни. Вам понятно? Так что взвесь все — в полном согласии с твоей честью, совестью, человечностью, сделанными по разному поводу высказываниями и со всем прочим! Теперь отвечай: кем ты хочешь воскреснуть — тираном или рабом? Tertia non datur!
— Что-что? — переспросил коллега Бела.
— Третьего не дано! — объяснил книготорговец и бросил взгляд на Дюрицу, ожидая одобрения.
— Но ведь ничего такого нет! — возразил столяр.
— Чего «такого»?
— Того, что вы сказали…
— Этого самого! — вмешался книготорговец. — Того, что вы Чирибири-Чуруба! Нет этого! Вам понятно?
Дюрица улыбнулся и, обращаясь к книготорговцу, сказал:
— Возможно! Но то, о чем я спросил, есть!
И тут он неожиданно взглянул на фотографа:
— Ведь так, милостивый государь?
Кесеи сидел на своем месте, опустив голову, он был бледен и водил пальцем по узорам скатерти. При словах Дюрицы он встрепенулся. Смущенно посмотрел на окружающих, снова опустил голову и, искоса взглянув на часовщика, пробормотал:
— Конечно, конечно…
На время наступила тишина.
— А дело-то, — нарушил тишину Ковач, — дело-то, как бы это сказать, серьезнее, чем я думал!
Он в свою очередь обвел взглядом окружающих:
— Вы не согласны?..
И продолжал:
— Видите ли, речь тут идет о том…
— О чем? — раздраженно перебил книготорговец. — Да просто нашему другу захотелось поразвлечься, только и всего! Разве не видите?
Фотограф поднял голову:
— Вы так полагаете?
— Да, я так полагаю!
— А я считаю, что господин Ковач прав, говоря, что дело это очень серьезное. Я бы добавил — серьезнее, чем можно себе представить!
Он бросил взгляд на Дюрицу:
— Что касается меня, я вас полностью понимаю! И еще раз повторю — я очень рад, что вы подняли здесь этот вопрос…
— Собственно говоря, это меня господин Дюрица спрашивал! — напомнил столяр. — А я как раз не знаю — вроде понял, а вроде и нет…
— По правде сказать, — произнес, морща лоб, хозяин кабачка, — я все еще не понял, почему вам нужно делать выбор и какой…
— Ага! — сказал Ковач. — Значит, вы, коллега Бела, не помните, о чем здесь шел разговор до этого? О том, что мы, простые люди, хоть и задавлены нуждой и заботами, все равно не хотели бы оказаться в шкуре какого-нибудь главного советника, генерала или распределителя пайков.
— Ну, а теперь вы захотели бы? — спросил книготорговец.
— Да ведь… в конце-то концов, как раз об этом и речь! Ведь так, господин Дюрица?
Фотограф выпрямился и придвинул свой стул поближе к столу:
— Прошу прощения… Дело было не совсем так, дорогой господин Ковач! Насколько я помню, господин Дюрица начал с того, что его глубоко занимает один вопрос, над которым он сам много размышляет. Я вас очень хорошо понимаю, — посмотрел он на часовщика, — если бы такой вот Чириба задал вопрос человеку, считающему себя порядочным и умеющему, если можно так выразиться, не только болтать о великих делах, то теперь этому человеку пришлось бы доказать, что он не просто бросается громкими словами, но действительно так и думает, как говорит…
— Истинно так, — подхватил столяр, — так, мне казалось, я все и понимал, только не мог слов подобрать. Вы очень хорошо сказали, господин Кесеи…
Фотограф повернулся к коллеге Беле:
— Вы поняли, сударь, в чем суть дела?
— Речь идет о том, — переведя дух, отвечал хозяин кабачка, — чем я предпочитаю стать? Таким мерзавцем, как этот Тикитаки, или этим рабом, Дюдю. Ведь об этом речь?
— Верно! — подтвердил фотограф. — То есть о том, искренне мы перед тем говорили или нет? Ведь мы тут прежде много чего наговорили, вот господин Дюрица теперь у нас и спрашивает, кем мы хотим стать — таким вот Томоцеустакатити, если я правильно выговорил, или честным и порядочным Дюдю, у которого на совести никаких грехов.
— Что значит «у нас»? — спросил, нахмурившись, Кирай. — Разве он не у господина Ковача спрашивал?
— Да, у меня, — задумчиво подтвердил столяр.
— Но позвольте… — поднял руку фотограф. — Разве можно, услышав такой вопрос, со спокойной совестью сидеть и молчать?
— Можно! — с вызовом заявил Кирай. — Можно! Вы знаете, что такое праздный ум? Это как раз то, что вы здесь сейчас видели! Этот ваш Чириби и есть такой праздный ум, который в настоящую минуту высматривает что-то на потолке, словно и не сидит здесь за столом! Скажите откровенно, мастер Ковач, вам когда-нибудь приходило в голову нечто подобное? Или мне? Или коллеге Беле? А почему это не приходило нам в голову? Да потому что у нас есть свое мнение о мире и нет никакой необходимости ни в Томотики, ни в Дюдю, мы и без того знаем, как обстоят у нас дела. Кроме того, нам и помимо этого хватает каждодневных трудов ради насущного хлеба и поддержания собственного существования. А если и остается малая толика свободного времени, то мы предпочитаем развлекаться, а не созерцать собственный пуп или вызывать духов…
Он кивнул в сторону Дюрицы, который, откинувшись на стуле, как раз смотрел в потолок.
— Знаете, чем тут занят теперь этот Чирибити или как его там? Он гогочет над вами, дорогие друзья! Что сами себе запустили в ухо блоху. Ну, думает, и ловко я их поддел, теперь уж они у меня наизнанку вывернутся, лишь бы продемонстрировать перед моей рожей, что у них под кожей!..
— Послушайте! — заговорил Кесеи. — Я не берусь судить, правы вы или нет, гогочет ли — извините за выражение, — гогочет ли над нами господин Дюрица или нет. Я допускаю, что он не гогочет, а просто знает, какой трудный вопрос нам задал. Повторяю, я не берусь судить! Но то, что он задал вопрос, над которым нельзя не задуматься, в этом я уверен…
Его перебил хозяин кабачка:
— Вы, наверное, уже и знаете, кого выбрать?
Фотограф развел руками:
— К этому мы пока что не подошли. Речь пока о том…
— А вы, — владелец кабачка повернулся к Кираю, — вы небось уже знаете?
— Что значит «небось»? Что значит «небось уже знаете»?
— Прежде вы сказали, что если у человека есть свое мнение о мире и всем остальном, то ему уже нет нужды об этом размышлять. Ну, а если человек знает, в чем состоит его мнение, то тем самым он должен
