Ваниным.

В заключение он сообщил:

— Сережка чудодействует… Неузнаваем!

Девушки прислушались. Из аудитории — радостный захлебывающийся голос Сережки, стук мелом по доске. И как только он вышел, девушки окружили:

— Что поставил, что поставил?

Сережка боком, молча пролез вперед. Выйдя из круга, он оглянулся и, поправив очки, озабоченно сказал:

— «Хорошо». — И пошел прочь, нахмурившись. Дождавшись Семена, студентки прежде всего засыпали его поздравлениями.

— Спасибо, спасибо, девушки, — смущенно лепетал он.

— Ну, теперь объясняй нам, — затормошила Женя Струнникова. — Пойдем, пойдем… Быстрей, а то не успеем… Эх, еще бы нам, девушки, один денек, один только денек!

Гурьбой, подталкивая Семена, они вбежали в соседнюю пустую аудиторию.

Когда Федор предложил Семену, как отличнику, проводить консультации со студентами («Это тоже будет твоя общественная работа», — сказал он), Семен испугался: как это он будет говорить перед всеми…

Но теперь, остановившись перед доской, среди обступивших его девушек, он уже не чувствовал стеснения и оживленно, с тем немного дерзким блеском в глазах, который всегда у него появлялся на экзаменах, он, постукивая мелом, писал формулы и обстоятельно объяснял все, о чем его спрашивали.

Когда вопросы были исчерпаны и девушки столпились у окна, в последний раз заглядывая в тетради, в аудиторию вошла и остановилась в дверях Надя.

Семен густо покраснел и неожиданно смело приблизился к ней.

— Надя, обрати внимание вот на что, — сказал он, волнуясь и раскрывая тетрадь.

Надя, подавив удивление (никогда Бойцов не обращался к ней первым), склонилась к тетради.

Забыв все вокруг, чувствуя только близко-близко теплое дыхание девушки, Семен в остром, распиравшем его восторге говорил, говорил…

Все это давно известно Наде, но она не перебивала. Ей было грустно. Несколько минут назад из соседней аудитории вышел Виктор и, не поздоровавшись, прошел мимо.

Ах, боже мой, как мелко это все!

И, смотря на счастливое лицо Семена (оно не казалось сейчас некрасивым: тронутое загаром, оно дышало свежестью и здоровьем), Надя почти завидовала той девушке, которая полюбит Семена.

— Хорошо, Семен, — мягко сказала она, дотрагиваясь до его руки. — Ты меня извини… Мне надо идти сдавать…

…Семен спускался вниз по лестнице осторожно, словно нес что-то очень дорогое. Его томило смутное ожидание большого, неизвестного, что должно было свершиться с ним не сегодня, так завтра.

Это было похоже на то чувство, с которым он ожидал сближения с Федором или с которым как-то ночью узнал тайну Аркадия, — на ожидание праздника.

Он теперь думал о людях, окружавших его, уже без зависти, без постоянной готовности к полупрезрительной самозащите, а с благодарным тихим удивлением.

Он думал сейчас о них хорошо и потому, что никто из них не напоминал ему об отце, и потому, что они радовались успехам в учении и общественной работе, словно своим собственным. Он начал сознавать, что нужен всем так же, как нужны Женя, Аркадий, Федор, Надя…

И ему хотелось сделать для людей что-то очень большое и очень хорошее.

…Женя выскочила из аудитории, шутливо перекрестилась и запрыгала, обнимая подруг:

— «Хорошо», «хорошо», девушки! Ой, чуть жива! Дайте отдышаться!..

И нетерпеливо (надо бежать к Аркадию, поделиться радостью), смеясь и взмахивая руками, начала рассказывать, как Ванин задал ей самый трудный вопрос и как она «чуть не засыпалась».

Покидая коридор, она объявила:

— Девушки, сегодня в три часа в Большой технической аудитории защита дипломов. Приглашаю вас послушать моего Аркашку!

И вот он в конце своего студенческого пути. Еще полчаса, час и…

— Предстану перед вами в новом качестве, — сказал Аркадий так, как будто пожаловался.

Еще полчаса, час — и отойдут, отодвинутся студенческие дни, как будто уже не он, Аркадий, а другой ходил по этим аудиториям, слушал лекции, с замиранием проникал в тайны науки; как будто не он, а другой прожил целых пять лет в этой скромной студенческой комнате, дружил с товарищами, дурачился в веселые минуты, полюбил…

Выдадут ему завтра диплом, в последний раз получит он студенческую стипендию, на которую ухитрялся и есть, и одеваться, и посещать театры, и выпить на праздник. Попрощается с товарищами, окинет последним взглядом общежитие, институт, сад, бронзовую статую Ильича у входа и уйдет. Уйдет в другую, большую жизнь, ради которой и было все это, с чем трудно проститься сейчас. Уйдет и, может быть (а это так и будет), дни пойдут стремительней, ярче… Но никогда, никогда не забыть ему родных стен института и жесткой студенческой койки…

Впрочем, пока еще он студент. И со свойственной ему скромной и спокойной простотой, как всегда, неторопливо, он похаживал около выставленных им чертежей и, водя длинной указкой, посвящал собравшихся в идею проекта и в метод его воплощения.

Чуть поодаль от него, на возвышении, за длинным столом, покрытым красным сукном, расположились члены квалификационной комиссии — профессора и доценты его и других, родственных вузов.

Профессор Трунов (он вернулся с завода) сидел среди них как именинник. Его аппарат был сдан в производство. В зале рядами, уходящими вверх амфитеатром, — студенты, преподаватели и те из дипломантов, которые ждали своей очереди.

В заднем ряду виднелось бесстрастное, будто застывшее, с поднятыми бровями и взглядом, устремленным поверх кафедры на таблицу Менделеева, лицо Недосекина. У стены, рядышком, как воробьи, — «соавторы» Аркадия: Федор, Семен, Женя, Надя…

— Обними меня, — тихо попросила Женя подругу, — мерзну что-то…

Аркадий говорил, что, несмотря на климатические условия Сибири, опыт работы завода в районе Бийска показывает, что колхозы вполне обеспечивают производство сырьем с качеством не ниже, чем, например, на Украине. Так же и с оборудованием. Он, Ремизов, использовал главным образом готовое оборудование завода «Большевик». Но это не единственный выход. Заводы Урала и Сибири могут изготовить любое оборудование.

— Я считаю, — сказал в заключение Аркадий, — теоретическая часть, расчеты, экономическое обоснование достаточно отражены у меня в пояснительной записке к проекту.

Он положил указку на стол, достал платок, вытер лоб и, опустив руки, остался в выжидательной позе.

Начали задавать вопросы из всех областей науки, которые обязан был знать инженер.

Аркадий, не торопясь, обдумывая, отвечал на вопросы. Он немного побледнел и стоял неподвижно, очень прямо; только сосредоточенный взгляд потемневших глаз говорил о напряженной работе мысли.

Особенно придирчив был маленький, беспокойный, с широким лицом преподаватель московского института.

Когда Аркадий ответил на все вопросы, он вдруг спросил, зачем-то опять возвращаясь к проекту:

— Идея вашего проекта… э… э… Не можете ли поделиться с нами, почему вы избрали именно эту идею?

— Как? Я не понимаю, простите.

— У вас ведь был большой выбор, — спрашивающий протянул к Аркадию руку. — Вы могли остановиться на определенном оборудовании, изготовляемом промышленностью Америки, Западной Европы, Германии, скажем. Правда, для этого, как известно, нужно золото… Но для хорошего дела, для завода, в золоте вам не откажет государство… Так вот, не можете ли сказать, почему вы не пошли по этому пути?