Знаешь ты, нет?

— Ну?

— Было бы понятным, если бы я услышал это от тебя. Он сказал: «Слушайте, молодой человек. Вы напрасно крутитесь около Марины… У нее есть муж, ребенок…» А? Здорово?

И отошел, остановился у окна в выжидательной позе.

— Ну, здорово? Что ты молчишь? Или ты одобряешь это… заступничество?

Он не скрывал своих чувств к Марине ни сейчас, ни прежде, в деревне, когда Марина была девушкой. И все-таки Федор не испытывал неприязни к нему. Удивляло только вмешательство Виктора. Тот никогда не выражал особенно родственных чувств к нему, чем, впрочем, отвечал ему и Федор.

Пряча усмешку, Федор спросил:

— Ну, а если бы я тебя предупредил: не крутитесь, молодой человек?

Анатолий не ответил на вопрос. Невесело, спрятав руки за спину, он наблюдал за другом.

— Продолжай, продолжай, — угрюмо произнес он.

— Дурачок ты, — незлобиво сказал Федор. — Если у Марины есть чувство ко мне, — он чуть покраснел при этом, — сколько ты ни крутись, бесполезны твои хлопоты. Ревность — одна из отвратительнейших черт в человеке. Человек должен быть свободным — в мыслях, в поступках, в чувствах. Свободным и честным!

— Это у тебя не из книг? — подозрительно спросил Анатолий.

— То есть ты хочешь сказать: не мое? Я лгу? У меня не так?

— Да.

— Если б у меня было не так, я давно бы тебя спустил с лестницы, а Марине устроил бы сцену.

Анатолия, видно, не совсем уверил этот аргумент.

Он постоял хмурясь.

— Ну ладно! Наплевать и забыть.

В день отъезда Анатолий зашел к Марине проститься. Они были вдвоем в комнате.

— Ты приедешь летом? — спрашивала Марина.

— Если не заставят, не приеду.

— Кто не заставит?

— Институт. Партком. Для проверки договора, — односложно отвечал он.

Марина медленно подошла к нему, остановилась, опустив руки.

— Я хочу, чтоб тебя заставили, — тихо сказала она.

— А зачем? У тебя есть муж, ребенок. — В голосе его проступили насмешливые и жесткие интонации.

— Я не хочу думать о Федоре… — все так же, не меняя выражения лица, сказала Марина.

— Ты сошла с ума… — с расстановкой произнес Анатолий.

— Нет, — она качнула головой, — я все больше убеждаюсь, что лучше разойтись…

— Сошла с ума, — сразу побледнев, прошептал Анатолий, провел ладонью по лбу. — Я совсем с тобой поссорюсь.

Они некоторое время помолчали.

— А разве того, что раньше… у тебя ко мне уже ничего нет? — вдруг со спокойной улыбкой, мягко и светло оживившей ее лицо, спросила Марина.

— Нет, ничего нет! — почти крикнул он. Стиснув руку Марины, твердо сказал: — Подожди. Подумай. Не спеши! И… — Он помолчал, неотрывно глядя в ее глаза. — Прощай!

Тряхнув руку и тяжело повернувшись, вышел, успев расслышать ее последние слова, сказанные со счастливой улыбкой:

— Я буду ждать… Запомни!..

Придя к Федору, Анатолий жарко сказал:

— Ну, Федор! Если ты потеряешь Марину…

Он не кончил, сжал челюсти, глаза у него странно и зло посветлели.

— Потеряю Марину? — медленно и тихо переспросил Федор. — Ты это… что… откуда?

Изумление и ярость исказили черты Анатолия, он схватил Федора за плечи и сильно встряхнул.

— Слепой человек! Ты… не видишь разве?

— Подожди, Толя… Она тебе что-нибудь сказала?

— Все сказала, да! Но тут и говорить нечего — так видно. А ты, ты… Неужели тебе это не ясно?

— Мне? Я не знаю, Толя, — в совершенном замешательстве пробормотал Федор. — Она со мной перестала даже разговаривать.

— Вот, она перестала разговаривать! Так на что же ты надеешься? Вот-вот потеряешь ее, и сам будешь виноват.

— Но что же мне делать?

— Что делать! Уважай в ней человека… Не все родились подвижниками. Я давно б на ее месте сбежал.

— Одинока… — Федор тяжело опустился на стул. Печаль и тревога были на его лице. — Я догадывался об ее одиночестве. Но чем помочь? Она ничего не хочет от меня.

— Не знаю. Я не хочу ничего советовать. Я плохой советчик. Но смотри — может, не поздно поправить дело. А я к тебе уже долго не приеду!

— Ну, ну, не городи глупостей. — Федор неловко и грустно улыбнулся. — Нам с тобой еще на футбольном поле встречаться. В договоре спортивные состязания есть, забыл, капитан?

…Ночью Анатолий уехал. Проводив его, Федор не спеша вернулся домой. Марина спала. Сумеречный свет от занавешенной лампы освещал ее спокойное лицо. Рука была закинута на кроватку, придвинутую к изголовью большой кровати. Павлик лежал, уткнувшись в подушку, подобрав под себя ножки, точно собирался встать, но раздумал и так и уснул. Федор прикоснулся губами к мягким взъерошенным на затылке волосам, — они были сухие и пахли чем-то милым, тонким.

Сидя у стола, в полумраке, Федор с запоздалым, горьким и тяжелым раскаянием думал о том, что никогда не допускал мысли о возможности потерять Марину. Как бы пи складывалась жизнь, каким бы серьезным ни казался семейный разлад, все-таки была крепкая и молчаливая уверенность в том, что все обойдется. Слепой, самоуверенный человек, на что он надеялся! Не желая ничем поступиться в своем счастье идти вперед (может, и не надо было ничем поступаться?), понадеялся на «авось»: «Надо пожить еще — может, он и отыщется, выход». Ему казалась намеренной холодность Марины. Какое дикое, какое дурацкое заблуждение! Подолгу и наивно размышлял о свободе поступков, но ни разу не стукнуло в голову, что свобода поступков могла питаться и равнодушием.

И теперь… Что же теперь делать? Неужели поздно поправить дело и он настолько плох, что недостоин любви Марины?

Федор опустил голову на руки.

Что же делать? Как вернуть Марину?

Неделю назад, после нескольких бессонных ночей, Федор закончил наконец проект реконструкции станка. Профессор Трунов поднял шум на весь институт. На заседании Ученого совета устроили чествование студента-изобретателя. Здесь же объявили, что завод премирует автора проекта.

Товарищи с особенным чувством уважения жали ему руку. Студенческая комната веселилась до рассвета.

Аркадий сказал:

— Сегодня мы поздравляем тебя с началом большой творческой жизни! Упорство и страстность! Последовательность и горение!

Виктор читал стихи. Семен, опьянев, мигая редкими ресницами, влюбленно смотрел на Федора.

А Марина сидела молча.

Через несколько дней, получив на заводе премию, Федор принес ей и сыну кучу подарков.

По привычке ждал, что Павлик обрадуется подаркам. Нет, повозившись минуту с автомобилями и медведями, равнодушно оставил их, забрался на колени к отцу и с робким, жалостливым выражением гладил его щеку легкой маленькой ладонью.

Почти неделю Федор не видел сына. Ощущая его родное тепло, с грустью думал о том, что