– Что вам? – спросила она.

Гарриет поняла, что это значит: сюда просто никогда никто не приходит.

И сказала уже твердо:

– Я – миссис Ловатт, я приехала навестить сына.

Было ясно, что таких слов в этом учреждении – чем бы оно ни было – никак не ждали.

Девушка уставилась на Гарриет, слегка покачала головой, непроизвольно выражая беспомощность, потом сказала:

– Доктора Макферсона на этой неделе нет.

Она тоже была шотландка и говорила с заметным акцентом.

– Кто-то должен его замещать, – решительно сказала Гарриет.

Под напором Гарриет девушка отступила, неуверенно улыбаясь, она заметно встревожилась.

– Подождите здесь, – пробормотала она и исчезла за дверью.

Гарриет прошла следом, прежде чем большая дверь захлопнулась и отрезала ее. Девушка оглянулась на ходу, будто собираясь сказать: «Вам надо подождать там», но вместо этого произнесла:

– Я приведу кого-нибудь, – и зашагала вдоль темной пещеры коридора с маленькими лампочками на потолке, которые едва тревожили тьму. Пахло дезинфекцией. Стояла полная тишина. Нет, немного спустя Гарриет различила высокий тонкий визг, который возник и стих, а потом начался снова, он доносился откуда-то из дальней части здания.

Ничего не происходило. Гарриет вышла в вестибюль, там было уже темно – наступал вечер. Дождь лил холодным потоком, бесшумным и неослабевающим.

Она решительно позвонила еще раз и вернулась в коридор.

Далеко впереди под крошечными светляками ламп появились две фигуры, они шли к ней. Впереди девушки, которая держала в зубах сигарету и щурилась от дыма, шел молодой человек в белом халате, отнюдь не свежем. Оба выглядели усталыми и смущенными.

Человек был вполне заурядный, но какой-то потрепанный; руки, лицо, глаза – в отдельности ничем не примечательны, но было в нем какое-то исступление, будто он сдерживал гнев или отчаяние.

– Вам сюда нельзя, – сказал он взволнованно и неуверенно. – У нас не предусмотрены посещения.

У него был южнолондонский выговор, монотонный и гнусавый.

– Но я-то здесь, – сказала Гарриет. – Я приехала повидать моего сына Бена Ловатта.

Тут молодой человек потянул воздух и поглядел на девушку, которая сжала губы и подняла брови.

– Послушайте, – сказала Гарриет, – По-моему, вы не поняли. Поймите, я не уеду просто так. Я приехала повидать сына, и я этого добьюсь.

Мужчина понял, что Гарриет настроена серьезно. Он медленно кивнул, будто говоря: «Конечно, только дело не в этом». И жестко посмотрел на Гарриет. Она получила предупреждение – от человека, который взял на себя ответственность предупредить ее. Пожалуй, он был довольно жалок, и определенно изнурен и недокормлен, и работал тут, потому что не мог найти другого места, но весомость его положения – безрадостная весомость – говорила в нем, и это лицо, эти красные от дыма глаза были строги с ними нужно было считаться.

– Люди, которые сдают сюда детишек, не приходят потом их навещать, – сказал он.

– Вот, вы же совсем не понимаете, – заговорила девушка.

Гарриет услышала собственный сердитый голос:

– Мне тошно слушать, что я не понимаю того, не понимаю этого. Я мать мальчика. Мать Бена Ловатта. Вы понимаете?

И вдруг всех троих объединило понимание, даже – безнадежное смирение перед слепым роком.

Мужчина кивнул и сказал:

– Что ж, пойду посмотрю…

– Я тоже пойду, – сказала Гарриет.

Тут он не на шутку встревожился:

– О, нет, – воскликнул он, – вы – нет.

Потом что-то сказал девушке, и та на удивление быстро побежала по коридору.

– Ждите здесь, – сказал он Гарриет и зашагал следом.

Увидев, что девушка свернула вправо и исчезла, Гарриет не задумываясь открыла дверь с правой стороны. Она успела увидеть, как мужчина вскинул руку, проклиная или предупреждая, и тут столкнулась с тем, что оказалось за дверью.

Гарриет стояла в начале длинной палаты, вдоль стен которой теснилось множество кроватей и кроваток. В кроватках были – монстры. Торопливо шагая через палату к дверям в противоположном конце, Гарриет увидела, что в каждой кровати и кроватке лежал младенец или ребенок, в котором человеческий облик безобразно исказился – у кого-то чудовищно, у кого-то – слегка. Младенец-запятая, гигантская голова качается на стебле туловища… что-то вроде членистого насекомого, огромные выпученные глаза посреди окостеневших хрупких конечностей… маленькая девочка, вся растекшаяся, плоть оплывает и тает – кукла с раздутыми мучнистыми членами, глаза большие и пустые, как два голубых озера, рот открыт, в нем виден маленький распухший язык. Долговязый мальчик перекошен – одна половина тела как бы свисает с другой. Один ребенок с виду показался нормальным, но потом Гарриет разглядела, что у него нет затылка – сплошное лицо, которое, казалось, визжало на Гарриет. Вереница уродов, почти все они спали, все – молчали. Их буквально до бесчувствия напичкали лекарствами. Нет, молчали все же не все: из кроватки, завешенной по бокам одеялами, доносились тоскливые рыдания. Тонкий прерывистый вой, уже где-то ближе, по-прежнему нервировал Гарриет. Пахло экскрементами – сильнее, чем дезинфекцией. Но вот она вышла из кошмарной палаты и оказалась в другом коридоре, параллельном первому и точно таком же с виду. В конце коридора показалась девушка, за ней мужчина, они шли в сторону Гарриет, но скоро свернули направо… Гарриет побежала, гулко топая по половицам, свернула в тот же проход и оказалась в тесной комнатке, где были каталки с лекарствами и медицинскими инструментами. Пробежав через нее, она выскочила в длинный коридор с цементным полом, вдоль которого по одной стене шли двери с зарешеченными смотровыми окошками. Молодой мужчина и девушка как раз открывали одну из дверей, когда Гарриет подошла сзади. Все трое тяжело дышали.

– Черт! – мужчина злился, что Гарриет оказалась здесь.

– Вот уж точно, – сказала Гарриет, когда дверь отворилась в квадратную комнату из блестящего белого пластика, прикрепленного к стенам пуговицами, как подделка под дорогую кожаную обивку. На полу, на зеленом поролоновом матрасе лежал Бен. Он был без сознания. Голый, замотанный в смирительную рубашку. Изо рта торчал бледный желтый язык. Тело мертвенно белое, зеленоватое. Всё – стены, пол, Бен – было вымазано экскрементами. Лужица темной желтой мочи вытекала из-под насквозь промокшей подстилки.

– Вам велели не ходить! – заорал мужчина.

Он взял Бена за плечи, а девушка – за ноги. По тому, как они обращались с ребенком, Гарриет поняла, что они вовсе не зверствуют здесь – дело было в другом. Таким образом – чтобы как можно меньше его касаться – они вынесли Бена из комнаты, пронесли немного по коридору и внесли в другую дверь. Гарриет вошла следом и остановилась, наблюдая. В этой комнате вдоль стены тянулись раковины, была огромная ванна и покатый цементный помост, заставленный пробками. Бена положили на этот помост, развязали смирительную рубашку и, отрегулировав температуру воды, стали мыть из шланга, насаженного на один из кранов. Гарриет смотрела, привалившись к стене. У нее был такой шок, что она просто ничего не чувствовала. Бен не двигался. Он лежал на бетоне как дохлая рыба, девушка несколько раз переворачивала его, для чего мужчина на пару секунд переставал обливать, наконец Бена перенесли на другой помост, там вытерли, и замотали в свежую смирительную рубашку из стопки.

– Зачем? – спросила Гарриет, гневно.

Ей не ответили.

Ребенка – связанного, без сознания, с вывалившимся языком – вынесли из комнаты, пронесли по коридору в другую – там был цементный настил типа лежанки. Положив Бена, те двое выпрямились и перевели дух:

– Уф.

– Ну, вот он, – сказал мужчина.