девушку, он обреченно заплакал. — Я прощаю вас, граф. — Тихо сказала Любочка. — Вы свободны.

— О. — Блаженно произнес призрак, и на его месте в воздухе заклубилось облако пыли.

Солнечный свет после полумрака непривычно резанул по глазам. За спинами Андрея и Любочки остался мрачный провал двери. Налетевший ветерок наполнил нос запахом полыни и жизни. Молодые люди взялись за руки и пошли прочь от старого графского дома с колоннами.

— А ты меня будешь так же сильно любить? — Неожиданно спросила девушка.

— Ну, если не разлюблю, или ты сама не сбежишь с каким-нибудь заезжим призраком. — Пошутил Андрей, обнимая спутницу.

Ох уж мне, эти безмозглые обыватели, трясущиеся от одного только вида покойника, падающие в обморок от запаха крови. Им не понять, как изменяется мир, окрашиваясь багрянцем теплой жидкости. Им не дано насладиться вкусом еще трепещущей плоти. И крик жертвы не будет долго пульсировать в их висках, как третья симфония Баха. Никто из них, не вкусивших плода от запретного древа, не взмоет ввысь, широко раскинув руки в полете.

Я был одним из них, я долго находился в плену предрассудков и предубеждений. В меня долгие годы вбивали заповедь 'Не убий'. Мне говорили: 'Будь паинькой. Слушайся маму.' И я верил. И я слушался. И я был паинькой. Как я ненавижу себя за это. Как я сжимаюсь при воспоминании о всех этих долгих годах полного мрака. 'Слушайся маму'. Я верил этому, я слушался эту суку. 'Не огорчай мамочку' — говорили мне в детском саду и в школе. Если б они знали, к чему призывали меня. Если б они знали… 'Иди-ка ко мне сынок' — говорила 'мамочка', эта сука, это животное с лицом фотомодели. И в руках у нее поблескивала тонкая стальная проволока. 'Иди к маме. Мама очень огорчена твоей тройкой по пению. Мы будем учиться петь.' И я шел, ведь я не мог не послушаться своей мамы.

Годы, все эти замедленные годы, остановившиеся в своем течении, я учился 'петь'. С моего тела не сходили кровавые полосы от проволоки.

Но я думал так надо. Я думал, все так живут. 'Слушайся маму'. Нет…

Если бы я знал, что нельзя слушать всех, если бы я только знал… Если бы я тогда заглушил звучащий в моем черепе голос…

Но сейчас я другой, моей мамочки давно уже нет среди живых. Она, конечно, не хотела рано покидать этот мир, но я решил начать свою самостоятельную жизнь. Как она кричала. По ее красивым щекам катились красные слезы, они катились из глаз или оттуда, где когда-то были ее холодные глаза. Наша ванная комната, оборудованная мамой, заглушала ее крик, но я стоял рядом, я слушал эту увертюру, и все во мне пело. Я научился петь. Точнее, мама научила меня петь.

Проволока мешала ей прикрыть руками лицо, впиваясь при каждом движении глубоко в ее трепещущую плоть. Она рвала эту плоть, полосуя ее багровыми пунктирами. Мама сидела на моем месте, на детском стульчике, на котором я провел много лет. 'Иди-ка ко мне сынок'. Все. 'Иди-ка ко мне, мамочка'. Теперь я буду учить тебя петь. Теперь я пою лучше тебя. В моих руках теперь мамины щипчики для ногтей, и я знаю, что с ними делать.

Как я тогда был неопытен и самонадеян. Как я ошибался, думая, что смог научиться всем маминым приемам. Мне тогда было очень далеко до нее. Я тогда еще не знал, что не каждый может вынести, столько, сколько может вытерпеть ребенок. Мама оказалась слабее меня, не так подготовлена к главному уроку своей жизни. Ее красная плоть, разрезанная проволокой, ложилась аккуратным веером на холодный кафель пола, окрашивая его в нежный матовый цвет. Мама ушла через полчаса, у нее не было таланта к музыке… Прощай, мама.

Я остался один. В пятнадцать лет я остался сиротой. Добрый дядя следователь честно пытался найти мою 'пропавшую мамочку'. Но что он может, бедный обыватель, лишенный радости полета. Ему не могло прийти в голову искать труп на нашем садовом участке. Разросшийся бурьян украсил ее могилку без опознавательных знаков. Ученик оказался лучше своего учителя. 'Иди-ка ко мне, сынок'… С тех пор мама навсегда поселилась во мне. Она мне нужна. Мама, я люблю тебя и не буду огорчать никогда. Я все простил тебе. Я простил рубцы на груди и спине, красный цвет кожи лица, за который меня прозвали 'мареновой рожей', перетянутую суровой ниткой крайнюю плоть. Я не держу зла, мама. Я не сержусь на тебя, потому что ты научила меня летать.

Летаю я по ночам, когда все обыватели спят и смотрят свои скучные вонючие сны. Я чувствую себя хозяином большой квартиры под названием город. Это кто там не лег спать? Иди-ка ко мне, я научу тебя петь.

Я хороший учитель. Теперь я знаю, с первого взгляда могу определить, сколько продлится урок. Я не делаю различия между женщинами и мужчинами, все они мои ученики. Правда в глубине души, подвыпившие девушки мне доставляют больше радости. Вместо проволоки у меня теперь моток лески, которая более удобна и легка. 'Будь паинькой' — шепчу я, затыкая рот ученика ладонью. Пусть пока он не может петь, настанет и его время. Нельзя будить спящих. За городом, в лесополосе, освободив девушку от оков одежды, я даю свободу ее голосовым связкам. Их крики вонзаются в мою черепную коробку, пробуждая изуродованную когда-то мамой плоть.

Она стала восставать еще при нашей беседе с мамой, когда она голая, обвязанная проволокой, кричала в нашей ванной. Я тогда еще не знал, как сладостно это восстание, какие вершины открываются с него.

Но теперь все иначе. Я провожу маникюрными щипчиками по дрожащим бедрам, грудям с розовыми сосками, ногам и плечам. Ученица извивается и ерзает, пытаясь освободиться от лески. Она уже не кричит.'Я научу тебя петь' — повторяет в моей голове мамин голос. — 'Иди к мамочке'. Видя мои приспущенные штаны и изуродованную плоть, девушка снова начинает кричать, заводя меня до крайней степени возбуждения. Я никогда не отступаю, я не прогуливаю уроков, меня к этому приучила мама. Когда я погружаюсь в ученицу, крик ее срывается на фальцет, на визг. Она не понимает, того, что понимаю я. Ей не дано почувствовать то, что чувствую я. Боль? Но причем тут боль. Чему там болеть?

Мама научила меня не бояться боли. Любить боль. Моя рука с щипчиками работает без перерыва, мареновые брызги покрывают мое лицо и pуки. Тепло расходиться по телу. 'Будь паинькой'…

Пока!

— GoldEd 2.41 * Origin: Новосибирск, ВТБ (2:5000/49.6)