– Молодой человек? – с недоумением сказал Алан. – Но ведь ты же сказала…

– Ну, пожалуй, теперь он не так уж молод. Ведь ему не меньше двух тысяч лет. Но мне кажется, он был немногим старше тебя в те дни, когда писал «Овода».

– Ах, так ты, значит, читала Алексида!

– Разумеется.

– Завидую! Ты первая прочла эту комедию после стольких веков.

– Вторым будешь ты, Алан. Завтра утром я усажу тебя на солнышке перед хижиной и почитаю тебе.

Она сдержала слово. Они провели в хижине еще несколько дней, пока Алан набирался сил перед дорогой, и за это время успели прочесть комедию не меньше десяти раз.

И она действительно была хороша. Остроумные шутки, заставлявшие вспомнить лучшие произведения Аристофана, перемежались строфами хора, проникнутыми удивительно тонкой красотой.

«Оводом», как они и ожидали, оказался философ Сократ, ибо так его прозвали в Афинах. Но если великий Аристофан в своей комедии «Облака», написанной, очевидно, несколько раньше, нападал на Сократа и высмеивал науку, Алексид написал эту комедию, чтобы защитить своего любимого учителя.

– Жаль, что мы никогда не сможем с ним познакомиться, – сказал Алан грустно. – Видишь ли, Алексид был одним из нас.

– Не понимаю.

– Он вел тот же самый бой во имя знания против невежества, во имя новых идей против старинных предрассудков и суеверий.

– Это замечательное произведение. Ради него стоило перенести все, что мы перенесли.

Когда они покинули хижину, они говорили и думали только о комедии. Они цитировали ее с утра до ночи и, чтобы скрасить скучную дорогу, нередко начинали декламировать подряд все понравившиеся им сцены. Два дня спустя они миновали перевал и вышли на большую константинопольскую дорогу.

– Я узнала, что в этом городке сейчас остановился Винченте Чентано, – сказала Анджела. – Он возвращается через Рагузу в Венецию.

– А кто такой этот Винченте Чентано?

– Почтенный венецианский купец. Я слышала о нем от дяди Альда. С ним много слуг, и все они хорошо вооружены. Попросим, чтобы он позволил нам ехать с ним?

Алан охотно согласился на этот план. С него было довольно дорожных приключений.

– А вдруг тебя узнают? – спохватился он. – Если же ты поедешь, как синьорина д'Азола, слуги могут проболтаться. А Морелли, наверное, начеку. Он же прекрасно понимает, что рано или поздно мы поедем обратно, и следит за дорогой, особенно около Рагузы.

– Мессер Чентано меня не знает. Я поеду в мужской одежде, и никто ничего не заподозрит.

В конце концов, сочинив довольно правдоподобную историю, они отправились в лучшую здешнюю гостиницу, где остановился купец.

Анджела стала теперь Александром, школяром с греческих островов, желающим найти работу в Италии. Белокурый Алан не мог бы выдать себя за грека и превратился в Алариха, странствующего печатника из Страсбурга.

Мессер Чентано сразу же согласился принять их под свое покровительство, зная, что его ученые друзья в Венеции всегда рады новым искусным и обученным помощникам. Он сделал это тем более охотно, что у молодых людей оставалось еще достаточно денег, чтобы платить за еду и кров.

Сами же они рассудили, что такому большому отряду не страшны ни разбойники, ни янычары, а соглядатаи Морелли скорее выследят их, если они будут путешествовать вдвоем. К тому же даже если им не повезет и их узнают, Морелли не посмеет напасть на них, пока они будут ехать с купцом.

Мессер Чентано был частым гостем в здешних местах. Он знал все лучшие гостиницы, и всюду его принимали с большим уважением. Для своих новых спутников он любезно купил еще двух лошадей, зная, что сможет выгодно их продать в Рагузе вместе со своими собственными.

Теперь, когда Алан ложился спать, подушкой ему служила комедия Алексида. Анджела зашила рукопись в подкладку его дорожной сумки – к тому времени они уже знали комедию почти наизусть и могли больше в нее не заглядывать. Если бы Алана заставили вытряхнуть из сумки все вещи и даже вывернуть ее наизнанку, рукопись все равно не нашли бы. Только старательно ощупав пустую сумку, взвесив ее на руке, можно было догадаться, что она там.

Они теперь все время были на людях. Как обычно, путешественники спали по пять-шесть человек в комнате, но почти всегда это были только слуги Чентано, и их присутствие скорее могло послужить защитой от опасности.

– Ив конце-то концов, – заявила Анджела, – стоит ли так бояться дряхлого Ястреба? Ведь он – изгнанник, хоть и герцог, и у него нет тайной полиции, как, скажем, у Венецианской республики, которая повсюду рассылает своих шпионов. Вовсе незачем подозревать каждого встречного в том, что он состоит на жаловании у герцога.

– Ну хорошо, – усмехнулся Алан. – Я постараюсь быть поспокойнее. Но все равно мне хотелось бы как можно скорее добраться до дома твоего дяди.

– И мне тоже!

Вскоре Алану пришлось пожалеть, что он решил выдать себя за немца. Конечно, оставаться англичанином он не мог – до Морелли наверняка дошел бы слух о путнике-англичанине. Однако ему следовало бы стать, например, датчанином: тогда его труднее было бы уличить в незнании «родного» языка. А теперь, хоть он и не встретив настоящего немца, все же как-то вечером с ним заговорил по- немецки швейцарец, направлявшийся в Константинополь. Заметив недоумение Алана, швейцарец перешел