– Надь, я вообще тебя не понимаю, – выслушав вступление Надюшиного монолога, раздраженно вздохнула Вика. – Почему ты все время торчишь на работе? Выслужиться хочешь? Да я бы на его месте давно уже сбежала.

Надя осторожно провела пальцем по телефонной трубке и прикусила губу. Все правильно, правильно… Только нет ничего сложнее, чем жить так, чтобы всем окружающим были ясны мотивы твоих поступков. У каждого человека есть свой тайничок, в который он никого не пускает. Это темный уютный угол глубоко в душе. Кто-то, забившись в безопасную темноту, так и остается в изоляции, отгородившись безумием от внешних раздражителей. А кто-то складывает туда свои беды и радости, изредка заходя поворошить память и провести инвентаризацию. У Надежды этот угол разросся до размера футбольного поля. Еще немного, и все ее горести будут как на ладони. Тот, кто ошибся, всегда уязвим. Хотя бы из-за страха, что его ошибку заметят другие. Наши ближние зачастую любят приподняться, притопив соседа.

– Хватит молчать. Ты позвонила пожаловаться или посоветоваться? Имей в виду: жалость неконструктивна. Она разлагает, расслабляет и мешает сделать правильные выводы. Вы существуете автономно, периодически пересекаясь. Это не может считаться совместной жизнью. Во всяком случае, ты явно решаешь какие-то свои проблемы, а он вынужден терпеть, как покорная корова, которую привязали к забору и обещали забрать, «как только – так сразу». С другой стороны, если любит, то простит что угодно. Он любит?

– Наверное, – кисло промямлила Надя. Трогать высокие материи ей не хотелось.

– А знаешь, я в любовь не верю, – поделилась опытом Красовская. – И то, что Андрюха ушел, здесь ни при чем. Это я не от злости, не от разочарования. Просто нет никакой любви. Люди ее придумали, чтобы было не так тоскливо жить. С человеком может быть весело, интересно, привычно, удобно, когда это сочетается с узнаванием, с первыми впечатлениями, возникает чувство, которое назвали влюбленностью. Влюбленность – это то, что быстро проходит. И если в процессе привыкания ты сделала вывод, что этот человек тебе подходит, то можно попробовать. Но чаще какие-то параметры тебя не устраивают: не так одет, не то говорит, не тем пахнет, не там спит, ну – и так далее. Тогда ты просто уходишь искать замену. Одиночество противоестественно. Каждый должен жить в стае, но в каждой стае у отдельной особи должна быть пара. Иначе некому будет прикрыть твою спину. Если хочешь получить нормальный совет, расскажи все. Если хирургу только намекать, где у тебя болит, а щупать не давать, то он запросто ошибется с диагнозом и отпилит что-нибудь не то. Пока что я не понимаю, почему ты, вместо того чтобы играть в эту свою любовь, сутками трешься на работе. Или ты зарабатываешь деньги для него?

– Да ты что! – возмутилась Надя, задохнувшись от несправедливых подозрений в адрес Валеры.

– То есть он не наркоман, не картежник и деньги с тебя не тянет?

– Да он вообще не знает, сколько я зарабатываю!

– А едите и живете вы на чьи деньги?

– На его.

– Тогда не понимаю, – задумалась Вика. – Даже если это любовь, то какой от нее толк, когда предмет обожания постоянно вне досягаемости? Мазохизм какой-то. Или он уже на излете. Ты не боишься его потерять?

– Да я уже чувствую, что теряю! – едва не плакала Надя. – Я потому и позвонила тебе!

– Тут я тебе не помощница. Или ты мне рассказываешь все, или варись в своем борще одна. Мужчине нужно внимание, ласка и стимул. Ничего из перечисленного ты дать не в состоянии. По неизвестной причине.

– Ладно, давай я тебе все расскажу, только обещай не орать, не перебивать и ничего не предпринимать.

– Обещаю. Не тяни, вываливай свои секреты.

Надежда осеклась. Вывалить секреты, конечно, большого ума не надо, а как потом затолкать их обратно в потайную шкатулочку. Это как вода, пролившаяся из разбитой вазы: вытереть можно, вернуть – никогда. Если хочешь, чтобы тайна осталась тайной, не делись ни с кем. Но дело было еще и в том, что Надежда не была уверена, что кто-то сможет ей помочь. А вот лишний раз сообщить, что она дура непроходимая, – это пожалуйста.

Но все же она рассказала Вике все. Просто потому, что носить эту тяжесть в себе не было уже никаких сил.

Конечно, Вика орала. И ругалась, и перебивала, и причитала, и в результате вынесла свой приговор:

– Таких дур еще поискать. Вместо милиции, вместо частного сыщика, который обошелся бы не в пример дешевле, ты впряглась в кабалу. Да найти твоего папашу-афериста – раз плюнуть. Выясни у своей ненормальной мамочки его данные, и сдадим голубчика кредитору. Это ж надо – выход она нашла! Долг чужой выплатить! Ты просто сумасшедшая. Тут столько выходов из этой ситуации, а ты бьешься лбом о кирпичную стену и ждешь, пока дыра образуется. Знаешь, где в результате будет дырка?

– Я не могу сказать маме, – простонала Надя. – Ты что, не понимаешь? Я лучше вообще утоплюсь.

– Конечно, лучше. По крайней мере перестанешь отравлять жизнь своему Валере, – поддакнула Красовская. – Ишь, какие мы нежные. Отработает она. Да даже если ты пару банкоматов ограбишь, и то не наберешь всю сумму! Двадцать пять лет она будет отдавать! Ты к врачу ходить не пробовала? Мамин гундеж и пожизненная кабала – вещи несравнимые, не находишь? Так, наверное, надо выбирать из двух зол меньшее?

– Ты ничего никому не скажешь, – дрожащим голосом прошептала Надя. Ей и в голову не приходило, что деятельная Красовская может вмешаться в ее личную жизнь, не ограничившись обычным набором советов. Но подумала она о таком варианте слишком поздно. Вика уже все знала. Она всегда считала себя правой и если уж вбивала что-то себе в голову, то шла до конца, как бульдозер без тормозов.