мама.

— Вы его видели из окна?

— Да.

— И куда же он шел?

— Я слишком хорошо знала, куда он идет, чтобы продолжать смотреть.

— Ну, а как был одет Фима?

— На нем были феттры…

— Фетры?

— Ну, эти… короткие штанишки, блузой и открытые туфли… сандалии.

— Я понял: шорты, рубашка и сандалии… Скажите, Матильда Васильевна, а не было ли на Фиме чего-нибудь необычного… ну, такого, что нечасто надевают на себя мальчики?

Людвигу Ивановичу всего-то и надо было узнать, не было ли на Фиме, или хотя бы у него в руках, отцовского патронташа. Тетрадку можно было и за пазуху засунуть, но патронташ так легко не спрячешь. Однако по правилам следовательской работы Людвиг Иванович ни в коем случае не должен был спрашивать прямо: «А не было ли на Фиме патронташа?» — потому что у многих людей столь живое воображение, что стоит их так спросить, и они тут же представят мальчика с патронташем, а потом им покажется, что они именно с патронташем его и видели. И они скажут: «Да-да, на мальчике был патронташ. Такой коричневый». — «А может, желтый?» — спросит неопытный следователь. «А может, и желтый», — задумается свидетель, и тут же ему покажется, что в самом деле тот патронташ, которого он и не видел-то, а только очень живо вообразил, был желтый. «Действительно, желтый, — скажет он. — В самом деле, теперь я совершенно уверен».

Но Людвиг Иванович был опытный следователь и скорее проглотил бы собственный язык, чем стал бы задавать наводящие вопросы, тем более такому впечатлительному существу, как Матильда Васильевна. Поэтому он только и спросил, не было ли во внешности или в одежде Фимы чего-нибудь необычного.

— Он вообще был необычный мальчик — это было и в его внешности, — сказала Бабоныко.

— Ну, а не было ли на нем чего-нибудь воинственного?

— У Фимы? Воинственного? Он же не какой-нибудь хулиган! Нет-нет, у него не было ни камней, ни этой, как ее, шпаргалки… ну, из которой в птиц стреляют…

— Рогатки?

— Я и говорю: рогатки. Нет-нет, ничего такого.

— Но я имею в виду не столь примитивную воинственность. Вы бы не заметили, например, если бы у него были латы, шпага, пистолет или что-нибудь в этом роде?

— Пистолет? Но его ведь держат в… в конуре.

— Вы хотите сказать, в кобуре?

— Совершенно верно, я, по-моему, так и сказала.

— Кобуру бы вы заметили?

— Безусловно!

— А патронташ? — решился-таки на очень прямой вопрос Людвиг Иванович.

— О, да! Как революционный матрос… с этими ленточками на берете, в брюках клеш и в… бушмене, булате… совершенно верно, и бушлате. Да, вы знаете, в свое время, будучи немного моложе, я ведь участвовала в киносъемках, представьте себе! Я должна была изображать совершенно простую девушку. Но подумайте — рэжиссор сразу заметил, что я не того уровня. Он предложил меня перевести в дворянки. Я полагаю, у рэжиссоров глаз острый, как у расследователя.

Людвиг Иванович уже очень утомился. Да и по Матильде Васильевне, по тому, как все чаще путала она слова, видно было, что она тоже утомлена… Тем не менее понадобилось еще добрых полчаса, чтобы выяснить все-таки, что, когда Фима выходил утром во двор, патронташа на нем не было и что, побыв во дворе, он вернулся в дом.

Свои показания Бабоныко закончила очень твердо:

— Одно из двух: или Фимочку похитили, или у него было важное дело, или он скрывается где-то и не имеет права себя обнаружить, или… или, знаете, овладел какой-то тайной и… и хочет ею овладеть как следует!..

— Но это уже не одно из двух, а одно из четырех… Впрочем, это неважно. Спасибо, Матильда Васильевна, за ваши показания и пригласите, пожалуйста, ко мне Тихую.

Бабушка Тихая была похожа на игрушку «заводная мышь» — такая же серенькая, с широким, но острым носом, так же бесшумно, и очень быстро перекатывалась с места на место, и это было тем более поразительно, что она всегда ходила в огромных сапогах. Людвиг Иванович и глазом не успел моргнуть, как Тихая обежала всю комнату, ко всему принюхалась и только после этого села перед ним, пристально глядя маленькими круглыми глазками.

Сначала Людвигу Ивановичу показалось, что разговаривать с бабушкой Тихой по сравнению с Матильдой Васильевной — одно удовольствие: ни киносъемок, ни причесок, ни восторженных фантазий. Тихая четко ответила на вопросы о фамилии, о возрасте, о социальном положении, о доме. Но вот дальше застопорило.

На все вопросы о Фиме, о том, что он делал сегодняшним днем и чем занимался вообще, бабушка Тихая отвечала мрачно и решительно:

— А оно мине нужно?

— Ну как же не нужно?! — пытался ее урезонить Людвиг Иванович. — Мы не знаем, где сейчас находится мальчик и каким образом исчез он из комнаты. Может, мальчику плохо, может, он нуждается в помощи! Подумайте, ведь каким-нибудь фактом, какой-нибудь деталью вы можете помочь всем нам, помочь мальчику!

— А оно мине нужно? — упрямо сказала бабушка Тихая и, подумав, прибавила: — Оно кому ни то нужно?!

— А как же! А как же! — снова воскликнул Людвиг Иванович. И опять долго и убедительно говорил, как «оно» всем нужно, чтобы Тихая рассказала, что ей известно; однако после этой речи старуха вообще замолчала, поджала губы и отвернулась к стене.

Измученный Людвиг Иванович вытер со лба пот, машинально вытащил из кармана конфету, развернул ее и сунул в рот. Кончик носа бабушки Тихой затрепетал.

— Ето што ж за конхвета? — другим, подобострастно-ласковым голосом спросила она.

— Но вы еще не ответили на мой вопрос, — напомнил Людвиг Иванович, угощая ее.

— Ну, што сказать… — куда охотнее заговорила Тихая. — По первоначалу казался мальчишка как мальчишка. Ног не вытирал, пыль носил, но ужасу такого не было.

— Какого «ужасу такого»?

— Ну, штобы ни лечь, ни встать без страха божьего. Как есть казнь египетскую в обличье невинном господь наслал за грехи наши, за грязь кухонную и лень ерихонскую…

— А если ваш бог наслал, чего же в пидстанцию бегали? — раздался Нюнин голосок.

Не отвечая Нюне, Тихая сказала:

— Перебиваеть и слухаеть девчонка-то! За ето судять али нет?

Людвиг Иванович дал бабушке Тихой конфету и продолжал следствие. Так и пошло: Людвиг Иванович давал Тихой конфету, та отвечала на новый вопрос. В кармане Людвига Ивановича уже почти не оставалось конфет, когда он сказал:

— Вы очень хорошо ответили на предыдущие вопросы. А теперь вспомните, пожалуйста, если видели, что делал сегодня с утра Фима?

— Чего он выделывал сегодни, не знаю. Об том Нюнькины шпиёнки лучше моего знають. А мине не до его вытворячества было — я в кухне занята была; сколько той грязи за соседями выташшить надо было,