танцевала в объятиях вихрастого врача, отводя раскрасневшееся лицо от его настойчивого шепота. От Моники не отходил высокий кудрявый студент-медик с ястребиным профилем и дерзким ртом. За несколько минут до этого Михал выпил с ним на брудершафт, но никак не мог вспомнить его имени.

Ему трудно было сосредоточить на чем-нибудь внимание. Одни лица казались ему совершенно незнакомыми, другие полумрак изменил до такой степени, что их знакомые черты казались ему туманными воспоминаниями детства. «Я немного пьян», — думал он и кротко улыбался. Прислонившись к стене в самом темном углу за дверями, он предавался внутренней игре противоречивых искушений, из которых ни одно не сумело овладеть им.

Михалу хотелось подойти к печальной женщине и что-нибудь сказать, чтобы вызвать улыбку на ее лице. В то же время ему хотелось сесть на тахту рядом с весело болтающими девушками. Но его не меньше привлекала и небольшая светлая комната, в которой — ему было это видно со своего места — доктор Новак разговаривал о чем-то с Эвой. Они сидели за столом по обе стороны от угла; лысая голова врача время от времени наклонялась, как бы бросая слова в атаку, а его руки с длинными пальцами порхали вокруг нее, как бледные бабочки. Эва курила, откинувшись на спинку стула; она выпускала дым через узкие ноздри. Ее выгнутая, как у лебедя, шея пульсировала от смеха.

«Он ее покорит, — подумал Михал. — Они будут спать вместе, и у них будут дети. А потом состарятся, и все станет только воспоминанием». В нем проснулась ревность. Ему стало жаль Эву, жаль Монику и Касю, которые будто бы уплывали от него, подхваченные быстрым течением. Но внезапно он вспомнил о странном, остывшем мире за окнами, и его жалость повисла в пространстве. Ни в чем не было уверенности, ничего не было известно. Каким законам подчинится жизнь? И будет ли время так же, как раньше, течь в этой холодной пустыне?

Эта мысль, вместо того чтобы испугать, как тогда, когда он увидел свет ракеты, вызвала в его груди трепет надежды. Все может сложиться иначе. Даже довлеющая необходимость может измениться. Он представил себе засыпанные снегом заросли на границе — лесные овраги с россыпью звезд среди затвердевшей от мороза чащи и не заметил, когда кончилась пластинка.

— Почему ты не танцуешь? — спросила Моника.

Михал искал объяснения.

— В этих солдатских сапогах? — буркнул он.

Она подтолкнула его к тахте.

— Пригласи Басю. Посмотри, какая она красивая.

Это была та девушка со сросшимися бровями, с нежным пушком на лице — его соседка по столу. Она сидела с краю. Из-под юбки были видны круглые, волнующе круглые колени.

— Красивая, — подтвердил он.

Патефон опять играл какое-то танго.

— Барбара, — сказала Моника, — мой брат хочет пригласить тебя на танец, только боится.

— Неправда! — крикнул Михал, уже обнимая руками плечи девушки. — Совсем не боюсь. Ничего не боюсь.

Она прижалась к нему. Он почувствовал на своем лице ее мягкие волосы.

— Кроме женщин, — сказала она.

Михал посмотрел на нее. У Барбары были ровные крепкие зубы, а чуть пониже правого уголка рта — веселая ямочка на щеке. На мгновение у Михала остановилось дыхание. Он чувствовал, как ее тепло проникает в него, идет по рукам к сердцу. Она говорила правду. Он должен был теперь обратить все в шутку, дать как-то понять, что интересуется ею и что готов пойти на все, чтобы приобщиться к ее радости и красоте. Вместо этого он опустил глаза, споткнулся, наступил тяжелым сапогом на кончик ее туфли и весь красный от смущения, несчастный стал рассказывать о битве под Александровой, с первого слова чувствуя, что это не вызывает у нее ни малейшего интереса.

— Наша шестая дивизия — бормотал он. — Мы из шестой дивизии…

Взгляд девушки блуждал где-то, рассеянный, ее тело, в первый момент такое податливое, стало холодным и недоверчивым. Он знал, что она с нетерпением ждет окончания танца.

— Извините, пожалуйста, — сказал он. — Разучился. И еще эти проклятые сапоги…

Кончиками пальцев она слегка сжала его руку и засмеялась.

— Вы еще очень молоды, — сказала она, не то с сочувствием, не то с осуждением.

Они остановились у двери в маленькую комнату.

— Выпьем? — предложил он.

Она кивнула головой, но в это время перед ними вырос кудрявый студент-медик.

— Разрешите? — И не ожидая ответа, поклонился Барбаре.

Они уже ускользали в радостном бегстве. Студент небрежно раскачивал бедрами, крепко прижимая к себе партнершу; он беспрерывно о чем-то говорил, время от времени поблескивая зубами в узкой, жестокой улыбке. Он был красивым хищником, уносящим добычу.

Михал вдруг увидел себя их глазами. Он выпил в одиночестве две рюмки горькой, как хинин, наливки. Зачем он плел эту чепуху? Война вовсе не была увлекательным приключением. Она была сплошной мукой и горечью. В нем не осталось ни следа воинственного пыла. Единственная картина, которая все время к нему возвращалась, — это бесконечный марш по песчаной равнине в неподвижной жаре, в удушливой туче пыли, по краю вздрагивающего вала черного дыма над горящими лесами.

Михал снова потянулся за графином, но задержал руку на его холодном горлышке.

— Нет, — сказал он громко.

Потом повернулся и неожиданно решительным шагом вышел в другую комнату. Все плыло у него перед глазами: танцующие пары, фигуры, примостившиеся на тахте, даже мебель.

Печальная женщина-врач по-прежнему сидела в своем кресле, но уже в окружении нескольких человек. Ее лицо успокоилось и оживилось, на нем блуждала едва уловимая тень улыбки. Она о чем-то говорила, но Михал не слышал ее голоса.

Он подошел к ней все с той же решительностью и низко поклонился.

Она удивленно посмотрела на него и отрицательно покачала головой.

Все вокруг замолчали.

— Не отказывайте мне, — сказал он. — Я очень вас прошу.

— Но я ведь не танцую, — сказала она таким тоном, словно напоминала ему о раз навсегда установленной и очевидной истине.

Он не хотел уступать.

— Сделайте, пожалуйста, исключение для солдата.

Кто-то дернул его за локоть. Это была Кася. Она подняла вверх левую руку, готовую лечь на его плечо.

— Потанцуй со мной.

Когда они оказались в центре комнаты, она приблизила губы к его уху.

— Ты что, не видишь, что она в трауре. У нее погиб муж в сентябре.

Михал пришел в себя.

— Боже, какой я идиот!

Она попробовала его успокоить.

— Ничего не случилось. В конце концов, почему ты должен об этом знать?

Но вдруг Михал расклеился.

— Скажи мне, Кася, почему так получается? Что ни скажу, что ни сделаю, каждый раз попадаю пальцем в небо. Я весь — сплошные солдатские сапоги. Я так хочу, чтобы все было иначе.

Она нежно погладила его по плечу.

— Не преувеличивай. Ты хороший, только слишком много выпил.

— Нет, Кася. Я трезвый. Но у меня ничего не получается. Не могу. Ты знаешь, мне ужасно нравится та черненькая сестра, та…

— Бася? Бася — высший класс.

— Чудесная! — воскликнул он горячо. — Ну и что? Нагнал на нее тоску во время танца, наступил ей на ногу, и она от меня убежала.

— А ты сказал ей, что она тебе нравится?