— Дай-ка я еще раз взгляну, — говорит он, под­нимая край фольги на подносе в руках у девуш­ки. Курица выглядит весьма соблазнительно, и, взяв с подноса лучший кусок, охранник ре­шает пропустить ребят. — Пройдете через стеклянные двери, — говорит он, — и увидите слева лестницу. Если замечу, что вы пошли куда-то еще, приду и нашпигую транквилизато­рами быстрее, чем вы себе можете представить.

Ребята входят внутрь, и охраннику уже все равно, где они. Он не знает, что, хотя ребята и поднялись по лестнице, еда в оркестр так и не была доставлена — они просто вы­бросили подносы. И кусочков лейкопласты­ря, наклеенных на их ладони, охранник так и не заметил.

Коннор стоит у окна спальни в полном недо­умении. Лев здесь, в том же лагере, что и он. Не важно, как он сюда попал, важно то, что его вскоре отведут в медицинский блок. Все, что он сделал, было сделано напрасно. В душе его пусто — такое впечатление, что его самого уже разрезали на куски и отправили на рынок, как телятину.

— Коннор Лэсситер?

Обернувшись, он видит у входа двоих охран­ников. В спальне практически пусто — все ушли на утренние спортивные занятия. Не успевшие выйти ребята поднимают глаза, смотрят на ох­ранников, потом на Коннора, а затем быстро отворачиваются, делая вид, что безумно заня­ты, а все происходящее их не касается.

— Да, я. Что вам нужно?

— Тебя ждут в медицинском блоке, — говорит один из охранников. Второй жует резинку и предпочитает хранить молчание. Поначалу Коннор даже не может поверить в то, что его время пришло и пора отправляться на разбор­ку. Ему кажется, что охранников могла прислать Риса. Может быть, ей хочется сыграть что-ни­будь для него лично. В конце концов, будучи членом оркестра, она могла это сделать, так как музыканты обладают большим влиянием на ад­министрацию, чем рядовые жители лагеря.

— В медицинском блоке? — переспрашивает Коннор. — Это зачем?

— Ну, скажем, ты сегодня покидаешь наш гос­теприимный лагерь, — говорит первый охран­ник. Второй продолжает индифферентно чавкать.

— Покидаю?

— Послушай, сынок, мы что, должны тебе все разжевывать? Ты здесь не нужен. Слишком многие ребята на тебя равняются, а это недопу­стимо в таком месте, как заготовительный ла­герь. Вот администрация и решила от тебя по­скорее избавиться.

Они подходят к Коннору и подхватывают его под руки.

— Нет! — кричит он. — Нет! Вы не можете так со мной поступить.

— Можем. Это наша работа, и не важно, пой­дешь ты по-хорошему или придется тащить те­бя силком. Мы свою работу сделаем.

Коннор оглядывается, надеясь, что остав­шиеся в спальне ребята его поддержат, но все напрасно.

— Прощай, Коннор, — говорит один из них, не поднимая глаз.

Охранник, жующий резинку, похоже, сочув­ствует ему несколько больше, и у Коннора по­является надежда как-то с ним сговориться. Он смотрит на него с мольбой во взгляде. Мужчи­на на мгновение перестает жевать.

— У меня есть приятель, которому всегда хоте­лось иметь карие глаза, — говорит он после се­ кундного раздумья. — Его подружке не нравятся те, что у него сейчас. Он хороший парень, а твои глаза могли бы попасть и к плохому.

— Что?!

— Нам иногда разрешают взять себе кое-какие части, — объясняет охранник. — В качестве пре­мии за работу. В общем, я хотел сказать тебе это, чтобы было полегче. А то глаза могли бы попасть к какому- нибудь ублюдку.

Приятель, очевидно приняв его слова за шутку, гнусно хихикает.

— Полегче, говоришь? Прикольно. Ладно, по­ра идти.

Они вместе подталкивают Коннора к две­ри, а он пытается как-то вернуть себе присутст­вие духа. Но как это можно сделать при таких обстоятельствах? Может быть, то, что говорят про разборку, и правда. Может, он и не умрет, а перейдет в новое состояние, продолжая жить. Может, это даже будет хорошо? Почему бы и нет?

Коннор пытается представить, что чувству­ет заключенный камеры смертников, когда его ведут на казнь. Стал бы он сопротивляться? По­том он представляет, как охранники тащат его по красной ковровой дорожке, а он кричит и пытается лягнуть их побольнее. И какой в этом смысл? Если время, отпущенное Коннору Лэсситеру на этом свете, подходит к концу, нужно провести его остаток с достоинством. Он должен дать себе возможность прожить послед­ние минуты с уважением к тому человеку, кото­рым он был. Хотя нет! Почему был? Он еще жив! Нужно насладиться последними вздоха­ми, пока легкие еще принадлежат ему. Нужно получить удовольствие от того, как сжимаются и разжимаются мышцы, от каждого движения, каждого последнего впечатления от жизни в лагере и сохранить увиденное в памяти.

— Руки прочь, я пойду сам, — приказывает он охранникам, и они послушно отпускают его, будучи не в силах противостоять силе, заклю­ченной в его голосе. Коннор расправляет пле­чи, приосанивается и медленно идет вперед. Первый шаг дается ему труднее всего, но, делая его, он решает, что ни тянуть время, ни пытать­ся бежать не будет. Свой последний путь он пройдет твердым шагом — и люди надолго за­помнят, как этот молодой человек, кем бы он ни был, проделал его гордо и с достоинством.

Кто может сказать, что творится в головах лю­дей, готовящихся совершить акт устрашения, в последние минуты перед тем, как они присту­пают к ужасному действу, за которое их и назы­вают террористами? Какими бы словами они ни старались заглушить в себе чувство вины, все это ложь. К сожалению, опасные заблужде­ния, особенно те, во власти которых находятся люди, готовящиеся принести в мир горе и страх, имеют свойство маскироваться под са­мые что ни на есть добродетельные убеждения.

Для Хлопков, которых старательно убеди­ли в том, что они собираются совершить нечто богоугодное, люди, занимающиеся их подго­товкой, стараются запеленать ложь в священ­ную плащаницу и сопровождают ее обещания­ми вечного блаженства, которое никогда не на­ступит. Для тех, кто верит, что зло, творимое ими, выльется для мира в какие-то плодотворные изменения, ложь принимает обличье тол­пы людей, благосклонно взирающих на то, что они делают, из будущего. Для террористов, ищущих возможность продемонстрировать ми­ру свою духовную нищету и несчастье, ложь ри­сует картины иной жизни, в которой они будут спасены от боли и от самих себя, причинив боль окружающим.

И наконец, для тех, кем движет жажда мще­ния, ложь оборачивается богиней справедли­вости, держащей весы, чьи коромысла нахо­дятся на одном уровне. Только в тот момент, когда террорист поднимает руки, чтобы хлоп­нуть ими в последний раз, ложь, вне зависимо­сти от личины, предает его, оставляя в тесном, придуманном от начала до конца мирке наеди­не с самим собой, предоставляя ему возмож­ность самостоятельно встретиться с грядущим забвением.

Ему или ей.

Путь, которым пришла к финалу своей жиз­ни Маи, был полон злобы и разочарования. Камнем преткновения для нее стал мальчик по имени Винсент. Его не знал никто. Она встре­тила его в ангаре чуть больше месяца назад и полюбила с первого взгляда. Он был одним из тех, кто погиб при перелете в клетке, где вмес­то четверых оказались пятеро. Они задохну­лись от переизбытка углекислого газа, выделившегося из их собственных организмов. Ни­кто, похоже, не обратил внимания на его исчезновение, а если и обратил,