чувствовали эти люди. Это была их природа, их дух и внут­реннее содержание, манифестация того, чем они стали. Но и ребятам в этом деле предстоя­ло быть не просто носителями идеи, они долж­ны были стать ее олицетворением. Именно та­кими мыслями они набили голову Льва, одно­временно влив в его кровь вещество, несущее смерть. Ему предстояло сделать ужасное дело. Он должен был стать носителем зла. Но Лев ни­чего против этого не имел.

«Хаос — наша главная идея», — частенько го­ворил Тесак, человек, завербовавший их. Он так и не понял, даже на пороге смерти, что ха­ос обладает точно такой же притягательнос­тью, как любая религия для своих апологетов. Более того, он сам может стать своего рода ре­лигией для тех, кто однажды почувствовал его обаяние и не смог найти для себя ничего более утешительного.

Льву ничего не известно о том, что случи­лось с Тесаком. Он не знает или не хочет знать, что его используют. Ему достаточно знать, что вскоре мир почувствует, пусть лишь на миг и в одном-единственном месте, то, что он вынуж­ден носить внутри себя — боль от потери, пус­тоту и полную утрату иллюзий. Они узнают все это, когда он поднимет руки и начнет хлопать.

Свой завтрак Коннор старается проглотить со всей возможной быстротой. Он не голо­ден, просто мечтает поскорее оказаться там, где ему действительно хочется быть. Риса завтракает на час раньше его. Она, в свою очередь, старается, насколько это воз­можно, затянуть прием пищи. Коннор спе­шит, а Риса медлит, чтобы, не привлекая вни­мания персонала, получить возможность встретиться.

Встречи их проходят в женском туалете. Это не первый раз, когда им приходится пря­таться в столь экзотическом месте, но, в отли­чие от первого раза, они уже не занимают две кабинки. Забравшись в тесный загончик, они обнимаются и целуются, не пытаясь соблю­дать приличия. В их жизни не осталось вре­мени на игры, неловкость и напускное равно­душие. Они целуются так, словно делали это всегда. Целуются, потому что не могут обой­тись без этого, как не могут перестать ды­шать.

Риса нежно гладит пальцами следы синя­ков на разбитом лице Коннора, оставшиеся после драки с Роландом, и спрашивает его, что случилось. Коннор отмахивается, мол, ничего серьезного, и просит ее не обращать внимания. Она говорит ему, что не может больше задерживаться, потому что Долтон и другие музыканты уже ждут ее на крыше Лавки.

— Я слышал, как ты играешь, — говорит Кон­нор. — Это прекрасно. Ты такая чудесная.

Они снова целуются. О том, что должно случиться, они не говорят. В этот момент окружающего мира просто не существует, так им хорошо. Коннор знает, что может быть и еще лучше, но не здесь, не в этом ужасном ме­сте. Этого им никогда не познать, но Коннор чувствует, что, сложись обстоятельства ина­че, где-то в другом месте они были бы счаст­ливы. Он обнимает ее снова. Двадцать секунд. Тридцать. Потом Риса тихонько выскальзыва­ет из объятий, и Коннор возвращается в сто­ловую. Через несколько минут она уже игра­ет, и звуки музыки пронзают его, словно стре­лы, превращая все происходящее в лагере «Хэппи Джек» в какую-то зловещую сатанин­скую мессу.

В то же самое утро за Роландом приходит ра­ботник лагеря в сопровождении двух воору­женных охранников. Окружив его, они пре­граждают ему путь, отрезав от остальных ребят.

— Вам не я нужен, — говорит Роланд голосом, полным отчаяния, — я не Беглец из Акрона. Вам нужен Коннор.

— Боюсь, нам нужен не он, — говорит админи­стратор.

— Но... я же здесь только несколько дней... — Роланд понимает, почему за ним пришли так рано. Он попал волейбольным мячом по физиономии именно этого парня. И вот ре­зультат. А может, все из-за драки с Коннором. Коннор его сдал! Так и есть! Он словно чувст­вовал это!

— Дело в твоей группе крови. Четвертая, ре­зус отрицательный. На нее большой спрос, — говорит администратор, улыбаясь. — Попро­буй посмотреть на это дело с другой стороны — ты стоишь больше, чем любой другой парень в этом корпусе.

— Повезло тебе, — присоединяется к нему охранник, хватая Роланда за руку.

— Если это тебя как-то утешит, — добавляет ад­министратор, — твоего друга Коннора заберут сегодня же, еще до обеда.

Роланда выводят на улицу. Ноги едва слуша­ются его, когда он ступает на красную ковро­вую дорожку. По цвету она похожа на запекшу­юся кровь. Как он раньше не замечал? Если кому-то из ребят приходится ее пересекать, они стараются не наступать на плитки. Даже кос­нуться ее считается плохой приметой. А те­перь Роланда ведут прямо по ней и сойти не дадут.

— Мне нужен священник, — говорит Роланд. — К осужденным приходит священник, почему он не может прийти ко мне? Приведите свя­щенника.

— Священники проводят соборование, — го­ворит администратор, дружески похлопывая Роланда по плечу. — Это делается, если человек умирает. Ты же не умираешь — будешь жить, но в другом состоянии.

— Нет, мне нужен священник.

— Ладно, я подумаю, что можно сделать.

Оркестр на крыше Лавки уже играет утрен­ний концерт. Знакомая танцевальная мелодия резко диссонирует с погребальной песнью, зву­чащей в голове Роланда. Он вспоминает о том, что Риса тоже играет в этом оркестре. Подняв голову, он видит ее за клавишами. Роланд от­лично знает, что она его ненавидит, и все же, подняв руку, машет, чтобы привлечь ее внима­ние. В такую минуту даже полный ненависти взгляд человека, с которым ты знаком, лучше равнодушия незнакомых людей. Но Риса не смотрит на красную ковровую дорожку. Она не видит Роланда, не знает, что наступил его час. Может, кто-нибудь ей и расскажет, что сегодня его пустили под нож. Интересно, что она по­чувствует?

Крыльцо медицинского блока в двух ша­гах — их путь окончен. Осталось преодолеть пять каменных ступеней, ведущих к двери в Лавку мясника. Роланд останавливается у под­ножия лестницы. Охранники пытаются втя­нуть его наверх, но он без труда стряхивает их.

— Мне нужно еще время. Хотя бы один день. Я многого не прошу, только один день. Завтра я буду готов. Обещаю!

Оркестр на крыше продолжает играть как ни в чем не бывало. Роланду хочется закри­чать, но здесь, у крыльца Лавки, его никто не услышит — музыка звучит слишком громко. Ад­министратор подает сигнал охранникам, и они снова хватают Роланда за руки — на этот раз крепче, заставляя подняться на крыльцо. Че­рез секунду его втягивают в здание, дверь без­звучно захлопывается, и окружающий мир исчезает. Даже музыки уже не слышно. Внутрь Лавки звуки не проникают, и Роланду кажется, что инстинктивно он знал, что так оно и будет.

Никто не знает, как это происходит. Сам про­цесс разборки медики держат в строжайшем секрете, все подробности известны только персоналу медицинских блоков, и за их преде­лы информация никогда не просачивается. В этом смысле разборка похожа на смерть, по­тому что никому не известно, какие открытия ждут того, кто скрылся за тайной дверью.

Что нужно, чтобы разобрать на органы ре­бенка, от которого отказались родители? Для этого нужно двенадцать хирургов, работаю­щих попарно. Пары подбираются по принципу специализации и меняются в