Лев всю жизнь слушался взрослых — отца, пастора Дэна, старших братьев и сестер. Хор их голосов заменял ему внутренний голос. Но теперь прислушиваться к нему бессмысленно, и Льва это раздражает. Кого же ему теперь слу­шать? Лучше уж СайФая, находящегося снару­жи, чем кого-либо из прошлой жизни, внутри.

Кустарник по обе стороны дороги тянется уже давно. Пейзаж не менялся с тех пор, как они вышли из города: кусты примерно в рост человека и редкие молодые деревца между ни­ми. На дворе осень, и листья на кустах, не отно­сящихся к вечнозеленым видам, приятного желтого и красноватого цветов. Между шпала­ми тоже пробивается растительность, но невы­сокая.

— Если у сорняка не хватит ума остаться низ­ким, — говорит СайФай, — шансов на выжива­ние у него мало: первый попавшийся поезд сру­бит ему голову, и все. Кстати — «рубить голо­ву» — значит казнить.

— Я знаю, что такое «рубить голову», я в шко­ле учился, — отзывается Лев. — А ты, кстати, го­ воришь, как неграмотная шпана — повторяешь отрицания дважды и все такое. Это неправиль­но с точки зрения языка.

СайФай останавливается как вкопанный и начинает сверлить Льва гневным взглядом.

— Тебе не нравится, как я говорю? — спрашивает он. — Не нравится старый добрый черный диалект?

— Не нравится, потому что ты им злоупотреб­ляешь.

— Да о чем ты говоришь, дружище, я не вруба­юсь?

— Что непонятного? Я уверен, что никто, кро­ме героев дебильных довоенных телесериалов, так не говорит. Ты же специально коверкаешь язык.

— Как это коверкаю? Что коверкаю? Да это же классический диалект, и сериалы эти — класси­ка. Мне не нравится, что ты не уважаешь мой диалект. Кстати, «диалект» — это...

— Да я знаю, что такое диалект! — перебивает его Лев, хотя не уверен, что смог бы дать точ­ное определение. — Я же не придурок!

СайФай с победным видом указывает на Льва пальцем, медленно и величаво, как обвинитель в суде.

— Ага! — говорит он. — Ты только что сказал «придурок». Кто теперь говорит неправильно?

— Да это не в счет! Я сказал так, потому что только и слышу от тебя подобные словечки! Через некоторое время я начну говорить, как ты!

СайФай довольно улыбается.

— Да, — соглашается он. — Это истинно так. Старый добрый черный диалект — штука зараз­ная. Это доминирующий язык. И если человек так говорит, это не значит, что он шпана. Кста­ти, Фрай, чтоб ты знал: у меня были лучшие оценки в школе по английскому и литературе. Но я должен уважать предков и то, через что им пришлось пройти, чтобы я оказался здесь. Я умею и могу говорить, как ты, но не хочу. Это как живопись. Пикассо пришлось доказывать всему миру, что можно написать портрет челове­ка, посадив оба глаза на одну сторону лица, нари­совав нос вместо коленной чашечки и все такое прочее. Если ты рисуешь неправильно, потому что иначе просто не умеешь, ты дурак. А если ты это делаешь, потому что так хочешь? Тогда ты ху­дожник. Вот такая мудрость, брат, — добавляет СайФай с улыбкой. — А мудрость — это такая шту­ка, что ты можешь ее закопать в землю и оставить. А потом, когда тебе понадобится утеше­ние, ты можешь вернуться и выкопать ее!

Отвернувшись, он выплевывает кусочек жевательной резинки, который прилипает к рельсам, а потом достает свежую пластинку и засовывает ее в рот.

— Кстати, обоим моим папашам нравится, как я говорю, а они цвета сиены, как ты.

— Они? — переспрашивает Лев. Сай сказал «папаши», но мальчик поначалу решил, что это опять проявление «старого доброго диалекта».

— Ну да, — говорит СайФай, пожимая плеча­ми. — У меня их двое. Что здесь такого?

Льву приходится предпринять серьезный мозговой штурм, чтобы понять, что именно Сай имеет в виду. Естественно, он слышал о мужских парах — так называемых янь-семьях, как их принято называть, но в его прошлой жизни, закрытой и тщательно оберегаемой от излишней информации, такие явления каза­лись чем-то совершенно фантастическим.

СайФай, впрочем, даже не понимает, что именно Льва так удивило. Оседлав любимого конька, он не в силах с него слезть:

— У меня был коэффициент интеллекта сто пятьдесят пять. Ты знал об этом, Фрай? Конеч­но, нет, откуда тебе знать? После аварии он снизился на несколько пунктов, — добавляет Сай после паузы. — Я ехал на велосипеде, и ме­ня сбил какой-то кретин на «мерседесе».

Мальчик демонстрирует Льву шрам на голове.

— Страшное дело. Он меня по дороге разма­зал, понимаешь? Чуть не погиб. Правая височ­ная доля всмятку просто.

При воспоминании о несчастном случае СайФай ежится, потом пожимает плечами.

— Но теперь же травма головы не такая пробле­ма, как раньше. Имплантируют нужную часть мозга, и ты как новенький. Мои папаши заплатили хирургу, чтобы он пересадил мне височную до­лю целиком. Ее взяли в банке органов — не оби­жайся только. Вместо того чтобы собирать мои собственные мозги по крупицам и вставлять не­достающие фрагменты, как это обычно делается.

Лев знает, о чем рассказывает СайФай. Его собственная сестра Кара страдала от эпилепти­ческих припадков. В итоге нужную часть мозга удалили и собрали новую из нескольких сотен фрагментов. Припадки прекратились, и сестра ничуть не изменилась. Льву даже в голову не приходило раньше задаться вопросом, откуда взялись эти фрагменты.

— Понимаешь, собрать нужную часть мозга можно. Потом все срастается, и голова работа­ет нормально. Но вот именно что нормально, а не хорошо, — объясняет СайФай. — Это все рав­но что шпаклевать стену, чтобы не было видно дырку. Как бы ты ни работал шкуркой, все рав­но будет видно, что на этом месте была дыра. Поэтому мои папаши заплатили за установку новой височной доли целиком. Но парень, ставший донором, не был таким умным, как я. Он не был и тупицей, но на сто пятьдесят пять пунктов не тянул. После трансплантации было проведено сканирование мозга, и выяснилось, что мой коэффициент снизился до ста тридца­ти. Такой уровень наблюдается лишь у пяти процентов населения, и человек, показавший такие результаты, считается гением. Просто не с большой буквы «Г». А у тебя какой уро­вень? — спрашивает он Льва. — Ты больше по­хож на светодиод или на уличный фонарь?

— Не знаю, — вздыхает Лев. — Родители не ве­рят в сканирование. Меня никогда не сканиро­вали из религиозных соображений. Пред ли­цом Бога все едины, вроде того.

— А, понятно, — говорит СайФай, вниматель­но вглядываясь в лицо Льва. — Вот, значит, из какой ты семьи. Так если твои родители бога­тые и влиятельные люди, зачем отдавать тебя на разборку, брат?

Лев не испытывает особого желания де­литься личными переживаниями с посторон­ними, но СайФай — его единственный друг на данный момент, и мальчик решает рассказать правду:

— Меня должны были принести в жертву.

СайФай смотрит на него широко открыты­ми глазами, словно Лев только что заявил, что он и есть Господь Бог собственной персоной.

— Ничего себе! Значит, ты вроде как святой?

— Нет. По крайней мере, теперь точно нет.

СайФай кивает, поджимает губы и начинает усиленно о чем-то размышлять, да так увлечен­но, что в течение некоторого времени даже ни­чего не говорит.

Ребята продолжают идти. Лев замечает, что шпалы, по которым они шли раньше, были де­ ревянными, теперь же рельсы опираются на массивные железобетонные балки, а гравий, не позволяющий насыпи расползаться, уложен аккуратнее.

— Мы пересекли границу штата, — комменти­рует Сай, догадавшись, о чем думает Лев.

Мальчику очень хочется спросить, границу какого штата они пересекли, но он держит язык за зубами, боясь показаться невеждой.

Там, где пути раздваиваются или сходятся, стоит небольшое двухэтажное здание, похо­жее на миниатюрный заброшенный маяк. Та­ких башенок на пути ребятам попадалось нема­ло. В них находятся