Коннор.

Риса поднимает руку, чтобы оттолкнуть его, но мальчик реагирует быстрее и успевает схва­тить ее за запястье. Риса понимает, что зашла слишком далеко. Что она, в сущности, знает об этом парне? Его хотели отдать на разборку. Мо­жет, тому есть веские причины. Может, даже очень веские.

Риса понимает, что сопротивляться не нуж­но, так как, защищаясь, она отдает преимуще­ство в руки Коннора.

— Отпусти меня, — говорит она, стараясь, что­бы ее голос звучал максимально весомо и спо­ койно.

— Да почему? Ты думаешь, я с тобой что-то сделаю?

— Потому что ты второй раз дотронулся до меня без разрешения, — говорит Риса. Но Коннор все равно не отпускает, хотя сжима­ет руку уже не так крепко. И как-то не грубо, без угрозы. Скорее, нежно. Риса могла бы легко вырвать руку. Но почему же она этого не делает?

Риса понимает, что, продолжая удерживать ее, Коннор хочет ей что-то сказать, но что именно, девушка не знает. Может быть, он дер­жит ее так нежно, чтобы показать, что не скло­нен к насилию?

Впрочем, это не важно, думает Риса. Даже легкое насилие все равно остается насилием.

Она смотрит вниз. Один удар каблуком, и коленная чашечка будет сломана.

— Я тебя в одну секунду вырублю, — тихо, но угрожающе говорит Риса.

Если он и испугался, вида не показывает.

— Я знаю, — так же тихо отвечает Коннор.

Видимо, он интуитивно понимает, что она ничего ему не сделает, что первый раз она обо­ронялась лишь для того, чтобы показать ему, на что способна, да и то скорее рефлекторно, чем сознательно. Теперь же, если она ударит его, это будет обдуманным, взвешенным реше­нием.

— Отойди, — просит она, и в голосе Рисы Кон­нор уже не слышит решимости, бывшей желез­ной всего пару минут назад.

На этот раз он слушается ее: отпускает руку и отступает на два шага. Они могли бы по­драться, но не стали этого делать. Риса не сов­сем понимает, что это значит, но чувствует, что злится на мальчика не просто потому, что он ее не слушается: есть и другие причины, причем их столько, что сразу даже не разо­ браться.

— Все это очень занимательно, но мне кажет­ся, в драке мало пользы, — произносит чей-то голос со стороны.

Это Лев, и Риса понимает, что ее малень­кий эксперимент провалился. Она хотела сде­лать вид, что они с Коннором ссорятся, чтобы проверить, бросится ли он бежать, воспользо­вавшись возможностью, но сама так увлеклась спором, что совершенно забыла об экспери­менте. Если бы он сбежал в самом начале ссо­ры, успел бы далеко уйти, а они бы спохвати­лись только сейчас.

Напоследок Риса награждает Коннора сер­дитым взглядом, и они отправляются дальше. Проходит минут десять, и Лев отходит в кусты. Коннор пользуется его отлучкой, чтобы снова заговорить с Рисой.

— Хорошо придумано, — говорит он. — Срабо­тало на сто процентов.

— Что?

— Я насчет ссоры, — говорит он шепотом., на­клоняясь к уху Рисы. — Ты же ее специально за­теяла, чтобы проверить, сбежит Лев или нет, пока мы не обращаем на него внимания, пра­вильно?

— Ты знал? — спрашивает Риса ошеломленно.

Коннор недоуменно смотрит на нее.

— Ну... да, — признается он.

Риса растеряна. Впервые увидев Коннора, она сразу решила, что парень не так прост, как кажется, а теперь и вовсе не знает, что думать.

— Значит, ты просто подыгрывал мне?

Теперь и Коннор выглядит растерянным.

— Ну да... Вроде того. А что, ты разве серь­езно?

Риса прячет улыбку. Неожиданно девочка понимает, что чувствует себя комфортно ря­дом с Коннором. Это странно. Как такое мо­жет быть, непонятно. Если бы они поссори­лись всерьез, она, по идее, должна была бы сейчас относиться к Коннору настороженно. То же самое было бы в случае, если бы они, сговорившись, устроили показательное вы­ступление и оно оказалось таким же успешным: Риса никогда бы не смогла ему доверять. Если бы она увидела, что он может так убедительно лгать, стала бы подозревать его каждый раз, до­говариваясь о чем-то важном. В итоге получи­лось что-то среднее: они и ссорились по- настоящему, и ломали комедию одновременно. В таком сочетании все было в пределах нор­мы — они были похожи на воздушных акроба­тов, исполняющих смертельные трюки над страховочной сеткой.

Лев вновь присоединяется к ним, и ребята идут дальше. Риса решает, что пока с нее доста­точно и больше обдумывать отношения с Кон­нором она не намерена. Ей лишь хочется удер­жать при себе неожиданную радость от встре­чи с мальчиком как можно дольше. Тем более что им вскоре предстоит вступить в контакт с таящим неведомые опасности цивилизован­ным миром.

Молодой матери девятнадцать, но она совер­шенно не чувствует себя взрослой. Нет у нее и уверенности в том, что в ее душе достаточно мужества и мудрости, которые позволили бы ей справиться с ситуацией, в которой она оказалась. Ведь не так давно она сама была ребен­ком. Когда же она перестала им быть? Согласно закону, это происходит, когда человеку испол­няется восемнадцать, но законы пишут для всех людей, а ее те, кто их придумывает, лично не знают.

Роды были очень болезненными, девушке все еще не по себе, но она крепко прижимает младенца к груди. Она намеренно выбирает са­мые темные улицы на задворках, где нет лю­дей. Вокруг ни души. Контейнеры с мусором отбрасывают на асфальт резкие прямоуголь­ные тени. Под ногами хрустит битое стекло. Девушка знает: в этот глухой час легче всего сделать то, что она задумала. Даже койоты и другие хищники спят. Мысль о том, что невин­ный ребенок может пострадать, для нее не­стерпима.

Рядом, скособочившись, стоит гигантский контейнер для строительного мусора. Девуш­ке страшно. Ей кажется, что ржавая груда же­леза вот-вот оживет, протянет к ней лапы, ута­щит ребенка и спрячет в своем отвратитель­ном чреве. Она осторожно обходит контейнер и, прибавив шагу, идет дальше по пустынной улице.

Вскоре после принятия Билля о жизни мо­лоденькие девушки, оказавшиеся в таком же положении, как она, часто бросали детей в та­кие вот контейнеры. Девушки, ставшие мате­рями помимо желания, бывает, впадают в отча­яние и готовы избавиться от ребенка любым способом — даже если приходится выбросить его, как мусор. Детей находили в контейнерах столько раз, что о таких случаях даже переста­ли рассказывать в новостях — они стали при­вычной частью повседневной жизни.

Злая ирония заключается в том, что Билль о жизни был принят для защиты священного дара — человеческой жизни. Но по воле не­предсказуемого рока эффект оказался обрат­ным — стоимость