других, причем с поразительной самоуверенностью. — За здоровье несчастной, разбитой болезнью, чистокровной и прекрасной старой бабушки!

Все посетители в баре засмеялись, словно это чудесная шутка, и Оливер добродушно хлопнул миссис Тейлор по спине.

— Ну что ты, Оливер! — тихо упрекнула она, дернув спиной.

— Просто я хочу уйти из колледжа. — Маргарэт недовольно скосилась на распоясавшуюся компанию в баре. — Надоело — одна скука.

— Что ты, это лучший колледж для девушек во всей стране! — возразил мистер Клей. — И ты, насколько мне известно, учишься хорошо. Да и осталось всего два года.

— Это обучение навевает на меня смертельную скуку.

— Я всегда считал, — заботливо, по-отечески говорил мистер Клей, — что хороший колледж — лучшее учреждение для молодой, неоперившейся девушки, где ей в обязательном порядке следует провести четыре года.

— Я там постоянно нахожусь в каком-то подвешенном состоянии, — продолжала Маргарэт, — вся моя жизнь проходит в полной неопределенности. Все серьезное происходит за его пределами, и ничего — в его стенах! Колледж для девушек — это постоянный бал для Лиги будущих выпускников.

— Я, правда, слыхал, что, кроме бала, там нужно посещать и занятия, — молвил мистер Клей с заметной иронией. — Так, по крайней мере, я слыхал…

— Это далеко не та-ак, уверяю тебя! — мечтательно протянула Маргарэт. — Англосаксонская литература; драматическое развитие романа; нервная система огородного червя… Стоит прочитать первую полосу газеты, послушать разговор в нью-йоркском метро, съездить куда-нибудь на уик-энд — и у тебя начинают чесаться мозги, так как ты увязла в этом монастыре с его платьицами с жесткой кисеей и дешевыми кабинами.

— Маргарэт! Как ты можешь! — искренне возмутился мистер Клей.

— Французский роман, поэзия елизаветинской эпохи, эксклюзивная драма — все это так далеко… А тем временем мир вокруг тебя устраивает гонку и все несется мимо. Мистер Трент, — крикнула она владельцу, — принесите нам еще два стаканчика!

— Хороший колледж всегда оказывает своим студентам поддержку. — Мистеру Клею стало самому неловко от этих слов, но нужно же что-то сказать, уверенно играть роль отца, демонстрировать свою хорошую форму… По сути дела, он никогда не играл никакой роли во взаимоотношениях с Маргарэт; ему, правда, всегда было легко и хорошо с ней, он всегда был ее хорошим другом, но вот в прошлом году она неожиданно изменилась. — Колледж служит защитой девушке, когда она еще не встала твердо на ноги и легко может сбиться с пути…

— Не нужна мне никакая защита! — упрямилась Маргарэт. — И пусть меня сбивают с истинного пути! Ничего не имею против. — И уставилась на горящий рекламный щит на лужайке. — «Сознание, не отягощенное преступлением. Тысяча восемьсот сороковой». Вот что самое приятное в этом баре.

Подошел Трент со стаканчиком в руках; церемонно, аккуратно убрал использованные стаканчики, мокрые салфетки, вытряхнул пепел из пепельниц, поставил новые стаканчики, с восхищением улыбаясь Клею и любуясь им: все на нем — костюм, туфли, ручные часы, даже кожа лица — красивое, дорогое, точно, со вкусом подобранное.

Пока Трент суетился возле столика, Маргарэт наблюдала за посетителями в баре. На всех мужчинах темно-серые или голубые двубортные пиджаки, накрахмаленные белые рубашки с воротничками, выглаженными до остроты ножа, а маленькие галстуки плотного шелка так аккуратно примыкают к воротничкам, будто вылезают прямо из горла. Запонки, красивые, дорогие, поблескивают на запястьях; приобретенные в Англии туфли, надраенные до невероятного блеска, всех их подравнивают, ставят в один ряд, словно ступни у них одного размера.

Лица их казались Маргарэт очень знакомыми — такие же у отцов ее друзей: отлично выбритые, без лишнего жира; выражение спокойное, самоуверенное, надменное, заявляющее о своем превосходстве: все эти мужчины за последние сорок лет жизни никогда не чувствовали себя неловко, не на месте, не в своей тарелке и посему высокомерны и недоступны. Лица бизнесменов, готовых принять на себя любую ответственность, давая распоряжения; за ними подъезжают автомобили, для них пересчитывают деньги. Эти джентльмены окончили одни колледжи, женились на девушках одного круга, слушали те же проповеди в церквах, — на всех лежит одинаковая печать — как маркировка на пулях из одного пистолета. Таких господ ни с кем не спутают, когда извлекают из-под обломков стен, из покореженных машин, из дорогих рам картин, — если им случается стать жертвами несчастного случая.

— Я намерена сегодня напиться! — заявила миссис Тейлор. — Завтра в церковь не пойду. А сегодня напьюсь!

— Миссис Чемберлен молилась исправно, каждое утро, — сообщила одна мамаша из предместья — яркая блондинка. — Ходила молиться в Вестминстерское аббатство. А ее муж чуть ли не каждый день летал в Германию.

— Вот какой должна быть настоящая жена! — высказал свое одобрение мистер Тейлор.

— Первое воздушное путешествие старика, — заметил толстячок. — Никогда прежде не летал — до шестидесяти девяти лет. Ничего себе первый полет!

— «С крапивы, под названием опасность, — процитировала блондинка, — мы срываем цветок безопасности». Это из Шекспира. Мистер Чемберлен — хорошо образованный человек.

— Все англичане — образованные люди, — уточнил мистер Тейлор. — Знают, как нужно управлять своей страной. Правящий класс. Не то что мы здесь с вами.

— Очень важны контакты, которые мы устанавливаем еще в колледже, — добавил от себя мистер Клей.

— Тсс! — нетерпеливо замахала на него руками Маргарэт. — Тише, я слушаю.

— Непременно сегодня вечером напьюсь! — повторила миссис Тейлор. — Я молилась за мир, чтобы моего сына не отправили на войну, и мой сын при мне. Так зачем мне снова идти в церковь — не понимаю! Давайте выпьем еще!

— Мир в наше время, — вставила блондинка. — Вот что сказал этот человек, когда сошел с трапа самолета, — этот старик с зонтиком в руке.

— Так тебе нужен мой совет? — переспросил мистер Клей.

Маргарэт смотрела на него, на это лицо — черты его навсегда запомнились, отложились глубоко, где- то на самом дне души, — красивое, подвижное, веселое лицо; на нем сейчас выражение тревоги, озадаченность: чувствует, видимо, свое полное бессилие — ведь ему приходится решать проблему, возникшую перед его дочерью, которой исполнился двадцать один год.

— Конечно, я готова к тебе прислушаться. — Она чувствовала, как ей жалко отца. — Мне нужен твой совет, поэтому я и попросила тебя прийти. Ты ведь такой надежный. — И мягко улыбнулась ему. — В конце концов, ты первый посоветовал мне постричься, помнишь?

Мистер Клей тоже улыбнулся, довольный. Потягивал свою выпивку, положив красивые, холеные руки на столик перед собой, и тихо разговаривал с дочерью. Она все разглядывала с любопытством посетителей в баре, а он рассказывал ей о друзьях по колледжу, о людях, с которыми нашел возможным связать всю свою жизнь; делился накопившимися за долгие годы воспоминаниями об установленных важных контактах.

В бар вошла новая компания — двое мужчин и две женщины, у всех раскрасневшиеся от холода лица, — быть может, приехали в автомобиле с открытым верхом. Один похож на всех здесь — в хорошо сшитом двубортном костюме, с теми же типично «безразмерными» английскими ступнями. Женщины помоложе его, — соседки тех, что пришли сюда раньше. Второй — громадного роста, полный, в твидовом костюме, черном пуловере и белоснежной рубашке с накрахмаленным воротником, ярко выглядывавшим из-под тяжелых, покрасневших челюстей.

— «Рычи, лев, рычи!» — пел он на ходу.

— Двадцать семь — четырнадцать!

— Кто выиграл? — осведомился мистер Тейлор.

— Колумбия, — ответил человек в твидовом костюме. — Двадцать семь — четырнадцать. Я болею за Колумбию.