заводах и шахтах насчитывалось тогда около 1000 русских эмигрантов.

Газета «Возрождение» напечатала 3 января 1926 г. заметку о русской колонии Кнютанжа. Бросается в глаза характерная черта — наличие эмигрантских организаций разных политических направлений. Всего во Франции их было зарегистрировано более 300. Самыми крупными в Кнютанже были отделения Российского общевоинского союза и Союза галлиполийцев, наряду с ними казачья организация, самостийная украинская «громада», группа Республиканско-демократического объединения. Состав очень неустойчив. Многие, отбыв здесь контракт, снимались с места и старались переехать в Париж или другие города, где работа была легче, а зарплата выше. В «эмигрантских низах» большинство людей не хотело уже заниматься политикой.

О своей жизни в Париже во второй половине 20-х и в 30-е гг. рассказывал мне В. Б. Сосинский. В 1920 г. он — двадцатилетний юноша — оказался в эмиграции вместе с остатками белой армии, попал во Францию, работал на заводах Рено. «Когда осточертел мне Рено, — вспоминал Сосинский, — я начал свое многолетнее путешествие по типографиям. Но до этого еще годик проработал у знаменитого в те годы в Париже фотографа Петра Шумова». Здесь Сосинским были сделаны фотопортреты М. Цветаевой, А. Ремизова, А. Куприна и др. Потом устроился в типографию на улице Менильмонтан. Сначала самая простая работа, прошел через разные типографские профессии, научился верстать книги, газеты, журналы. Около года был директором типографии. Сосинский говорил, что совсем неблагодарным для него занятием — нудным и оскорбительным — была работа в торговой фирме, когда приходилось ходить по квартирам и предлагать купить какие-нибудь изделия, которые никто не покупает.

Париж считался своего рода центром эмиграции. Жизнь русских эмигрантов во Франции описана довольно подробно. Из мемуаров Л. Д. Любимова, Б. Н. Александровского, из других изданий можно многое узнать о ней. Некая общая тенденция усматривается в стремлении представителей бывших привилегированных сословий «сохраниться если не как класс, то как /89/ круг, в котором все знают друг друга». Однако не многим эмигрантам этого поколения удалось пробиться в верхи французского буржуазного общества. Проходили годы, мир потрясали бурные события, история открывала свои новые страницы, а эти люди, независимо от их социального положения во Франции, упорно продолжали мыслить и чувствовать категориями прошлого.

Сознание того, что ты здесь в общем-то никому не нужен, оказывало особое влияние на эмигрантскую психологию. Писатель А. Толстой подметил эту важную особенность мироощущения человека без родины. Русских беженцев раздирала сложность собственной личности. Поставленные вне закона, они примирились бы даже с имущественными потерями, но «никак не с тем, что из жизни может быть вышвырнуто его «я»»²⁸. Роберт Вильямс назвал это явление «комплексом выживания», который характеризуется постоянным мечтанием, верой в оптимистические фантазии, сопровождаемой часто крайней депрессией, потерей чувства времени²⁹.

Вместе с тем заявления об аполитичности, надпартийности, желании остаться вне политики вызывали острую полемику в эмигрантской печати. Русская эмиграция после Октябрьской революции стала явлением политическим, не случайно она получила название «белой эмиграции» и была — при всем многообразии ее группировок — антисоветской, антибольшевистской по своей сущности. Наиболее откровенные эмигрантские идеологи при всяком удобном случае старались напомнить о том политическом значении, которое имел сам факт пребывания в эмиграции. «Самое наше существование за рубежом России, с сохранением нашего состояния русских, не принявших чужого подданства, — говорилось в передовой «Возрождения», написанной по поводу десятилетия газеты, — уже есть политическое действие. Поэтому всякий из нас, хотя бы он не принимал участия в непосредственных политических актах, одним пребыванием в состоянии эмигранта уже утверждает свою политическую сущность. В таких условиях призыв к аполитичности просто противоречит объективно существующим фактам»³⁰.

Ощутимые удары русской эмиграции во многих странах, в том числе во Франции, нанес мировой экономический кризис 1929–1933 гг. В эти годы прекратилась вербовка рабочих на французские предприятия. Тысячи людей оказались без работы. Жить становилось все труднее и труднее. В наиболее тяжелом положении были некоторые женщины, лишившиеся источников существования. «Пробовала бегать по объявлениям, — писала одна бывшая аристократка в октябре 1931 г., — но скоро убедилась, что это только потеря времени и энергии, так как ни один работодатель не берет старую иностранку, когда на то же место имеется десять молодых французских кандидаток»³¹.

Не все выдерживали тяжелые испытания судьбы. Моральное опустошение, отчаяние, сознание иллюзорности своего положения /90/ приводили часто к трагедиям. Но здесь же рядом — отдельные «удачники», люди с упорной волей, сокрушающей все препятствия. Такие не брезговали ничем. Один 25- летний никому не известный русский эмигрант, промышлявший платными танцами, вдруг женится на шестидесятилетней принцессе (сестре последнего германского императора Вильгельма). Другой эмигрант, бывший кавалерийский офицер, покорил сердце принцессы Бонапарт. Три грузина — братья Мдивани — прославились своими браками с голливудскими кинозвездами. Л. Д. Любимов вспоминает и своего младшего брата, который женился на дочери бомбейского «хлопкового короля». В том мире были приемлемы все пути в борьбе за место под солнцем. Бывший царский министр финансов П. Л. Барк превратился в финансового эксперта английского королевства, получил титул сэра. Участник убийства Распутина — князь Феликс Юсупов открыл в Париже салон мод. Кое-кто занялся торговлей, сумел стать фермером, содержателем ресторана. Ресторан, открытый петербургским поваром Корниловым, некоторое время считался одним из лучших во французской столице. В архивной коллекции сохранилось пространное письмо В. А. Маклакова из Парижа, датированное 9 ноября 1923 г. На 15 страницах машинописного текста он рассказывает одному из своих знакомых об условиях жизни в тех кругах эмиграции, с которыми Маклаков был больше всего связан. Это яркий рассказ о том, как «не пропали» и хорошо «устроились» его друзья по адвокатуре — кадеты Аджемов, Тесленко и Кистяковский. Первый «ухитрился устроить выгодную финансовую операцию и получил гонорар сразу наличными — 250 тыс. фунтов стерлингов», второй — состоит «членом правления банка и юрисконсультом в нескольких очень денежных предприятиях», третий — тоже член правления банка и «начал опять загребать большие деньги». Маклаков живописует некоторые подробности быта этих преуспевающих дельцов. У Аджемова прекрасная квартира, собственный автомобиль, соответствующие этому круг знакомых и манеры. Не так давно, пишет Маклаков, он был приглашен на обед к Тесленко, «где застал таких денежных тузов, каких в прежнее время трудно было бы увидеть у явного кадета и радикала». Что касается Кистяковского, то, по словам Маклакова, он «еще потолстел, ходит с развальцем, всегда в сопровождении присосавшихся к нему паразитов, на всех глядит с той усмешкой, свысока, с которой умные и взрослые люди взирают на глупую молодежь»³². Но, оказывается, таких «устроившихся» удачников не очень много, замечает Маклаков, и теперь мало-помалу все приходят к нищете, и адвокатам, как и многим другим, все меньше есть что делать и чем жить.

Массовым явлением в довоенном Париже стали русские таксисты — бывшие казаки, офицеры и даже генералы, предпочитающие в известной мере независимую работу на авто работе на /91/ фабрике или заводе. Их число достигало трех тысяч. В эмигрантских кругах работа «парижского извозчика» считалась хорошо оплачиваемой. И даже после войны, в пятидесятых годах, по подсчетам корреспондента газеты «Таймс», 750 водителей парижских такси были русскими, их средний возраст в это время составлял 64 года³³.

В 30-х гг. снова началась тяга эмигрантов в Южную Америку в поисках счастья. Кому-то, может быть, «повезло», как, например, одному бывшему офицеру, который за 250 долларов в месяц отправился в Колумбию в качестве военного инструктора, когда эта страна вела войну с Перу. Как об удаче рассказывали и о судьбе другого бывшего офицера, получившего концессию на разведение крокодилов вблизи бразильского города Белей дель-Пара. Но большинство постигли горькие разочарования. За последние пять-шесть лет, сообщала одна эмигрантская газета в конце 1934 г., из Франции в Аргентину переселилось много русских в чаянии «манны небесной», но они пополнили армию нищих, голодных и безработных. А сколько погибло на корчевке пней, на рубке леса, на кофейных и тростниковых плантациях! Очень трудно было найти себе применение представителям интеллигентских профессий. Врачи должны были иметь диплом аргентинского университета, инженеры столкнулись с перепроизводством специалистов, и от всех требовалось знание испанского языка³⁴.

О своей работе в Парагвае и Аргентине в эти годы рассказал вернувшийся на родину после долгих лет