буйство врангелевцев явно поощряется болгарскими властями, желающими сорвать репатриацию, он вынужден дать распоряжение своей миссии в Болгарии немедленно прекратить работу и вернуться в полном составе в Россию». Затем 9 августа и 13 сентября последовали ноты Народного комиссариата иностранных дел СССР болгарскому правительству с требованием немедленно освободить членов репатриационных организаций и наказать должностных лиц, виновных в злодеяниях⁴⁸.

И все же, несмотря на трудности и неудачи, борьба, которую вели болгарские коммунисты против реакции и врангелевских штабов, деятельность «Совнарода» и возвращенческое движение принесли свои плоды. Значительная часть солдат, казаков, некоторые офицеры врангелевской армии в начале 20-х гг. вернулись из Болгарии в Советскую Россию.

Возникнув как явление политическое, эмиграция все время дробилась и раскалывалась по причинам не только политическим. Жизнь эмигрантской массы была связана с необходимостью приспосабливаться к новым условиям, изворачиваться, бороться за существование. Тяжелые испытания обрушились на многих эмигрантов с первых же их шагов за рубежом. В пьесе М. Булгакова «Бег» и в фильме, поставленном по этой пьесе, весьма красочно показан эмигрантский быт в Константинополе 1920 г. с его хаосом, вакханалией, дикой враждой и той беспощадной борьбой, которую вели «все против всех», чтобы не погибнуть.

Толпы русских бродили по городу. Никто ничего не знает. Ни у кого нельзя добиться никакого толку. Крымские деньги потеряли всякую цену. На улицах и базарах продавали последние вещи, вывезенные из Крыма, продавали все, что можно было продать. Рассказывали, что один бывший фабрикант продавал для публикации в печати свой «пророческий» сон о свержении большевиков в Москве. Продавал за «бесценок» — всего за 50 лир.

Все перемешалось. Бывший губернатор стал лакеем, обладатель громкой аристократической фамилии — шулером. Те, кто был выброшен революцией, находили для себя совершенно необычные занятия. Врангелевец, бежавший из Галлиполи на греческом пароходе, спрятавшись в его люке, рассказывал потом, что в Константинополе он цеплялся буквально за все. «Кем я только не был: и прачкой, и клоуном, и ретушером у фотографа, мастером игрушек, судомойкой при столовке, продавал пончики, был хиромантом и грузчиком в порту»¹.

Один за другим открывались и прогорали русские рестораны, тысячи лир проигрывались в лотошных клубах, на тараканьих бегах. Ростовские скаковое общество, вывезшее в Константинополь своих лошадей, быстро прогорело из-за дороговизны кормов, а тараканов прокормить ничего не стоило. Ипподром заменил стол. На нем были устроены желобки, по ним бежали тараканы, испуганные электрическим светом. На тараканов ставили, как на лошадей.

На неимущих русских смотрели как на прокаженных, вспоминал очевидец. Их положением пользовались французские /80/ власти, которые вели усиленную вербовку в колонииальные легионы в Африке и на Ближнем Востоке.

В одном из приказов по Донскому корпусу объявлялось, что в результате соглашения, главнокомандующего (генерала Врангеля) и командира французского оккупационного корпуса производится запись казаков на службу во французский иностранный легион. «Умеющие ездить верхом, — указывалось в приказе, — могут быть отправлены во французскую армию в Леванте (на Ближнем Востоке), ведущую операцию в Киликии»². Записалось до трех тысяч казаков. В Марселе, где собирались «легионеры», с ними подписывался контракт на пять лет. Но вот выдержка из письма капитана Архипова, уже «понюхавшего пороху» в составе легиона. «Отношение настолько хамское, — пишет капитан, — что едва хватает сил удержаться… кормят настолько скверно, что даже вспоминаю Галлиполи. В последних боях погибло очень много русских»³.

Здесь уместно привести рассказ другого офицера — некоего Николая Матина, который был завербован в иностранный легион в декабре 1920 г.⁴ Более шести лет прослужил он легионером кавалерийского полка в Алжире, Тунисе и Сирии. После Марселя, куда Матин прибыл из Константинополя, он почувствовал себя уже на положении арестанта. Сторожевая служба, которую пришлось нести в Африке, на границе с Триполитанией, в условиях жаркого климата с каждым днем становилась все тяжелее. Началось массовое дезертирство. Казаки, завербованные в легион, бежали сами не зная куда, лишь бы уйти. Их ловили, отдавали под суд, отправляли на каторжные работы без зачета срока службы.

Группа легионеров, в составе которой был Матин, применив оружие против гумов (арабы, находившиеся на службе во французской полевой жандармерии), захватила баркас и пыталась скрыться морем. Баркас сел на мель, беглецы были настигнуты и должны были сдаться французам. Потом — каторжная тюрьма, свинцовые рудники, освобождение через десять месяцев (в декабре 1923 г.) по амнистии и снова служба в легионе. Участвуя в Сирии в боевых действиях против друзов, Матин был тяжело ранен. Его освободили по болезни от службы, и он смог наконец возвратиться во Францию, имея пенсию в 44 франка. «Все мною пережитое за это время, — писал Матин в своих воспоминаниях, — настолько озлобило меня, что я решил ни в коем случае не оставаться во Франции, а уехать».

Куда только не попадали русские эмигранты! Вот еще воспоминания. Их автор — А. Яблоновский — журналист, активно сотрудничавший в белой прессе. Когда гражданская война на Юге России подходила к концу, он бежал за границу при помощи англичан. Свои записки Яблоновский назвал /81/ «Гости английского короля»^*. Начав читать, мы сразу же понимаем, что в этом названии только ирония. «Англичане, которые нас эвакуировали из Новороссийска, — вспоминает автор, — почему-то упорно скрывали, куда, в какую страну нас везут». Но вот наконец после долгих мытарств пароход с эмигрантами отдал якорь в большой гавани Александрии. Потом — длинный поезд, заполненный только русскими… Чем дальше идет поезд, тем больше наседает пустыня. Кончается зеленая лента растительности, и только ровная песчаная поверхность. Раскаленный песок, раскаленное мутное небо и горячий ветер. На песке белые палатки. Это все, что приготовили англичане для «гостей английского короля», пытался иронизировать автор.

Вскоре Яблоновский прочитал правила поведения живущих в лагере. Чаще других в тексте этих правил, написанных английским комендантом, встречалось слово «воспрещается». Воспрещалось ходить на базар, на станцию железной дороги, разговаривать с пленными турками, обращаться с просьбами непосредственно к коменданту и т. п. Провинившихся отправляли в специальный дисциплинарный лагерь. Оказалось, что уехать из Египта можно было только с разрешения англичан, уплатив 80 фунтов стерлингов. Яблоновский подробно рассказывает о том, к каким ухищрениям он должен был прибегнуть, чтобы собрать необходимую сумму. Короче говоря, для английской колониальной администрация в Египте эти люди, выброшенные из России, не представляли никакого интереса. Яблоновский в своих записках как бы оправдывается, что боится «говорить дурно об англичанах». Как-никак, пишет он, «это они вывезли нас из ада гражданской войны», и все же ему трудно удержаться; не жалея красок, он пишет о бездушии и грубости английских чиновников.

Первое время в эмигрантских лагерях усиленно велась вербовка и на работы в южноамериканские страны. Некоторые бросались искать счастья на кофейных плантациях Бразилии, на тяжелых работах в джунглях Парагвая и Перу. Около 1500 человек уехали прямо из Галлиполи⁵. Потом стали поступать сообщения о том, что бразильское правительство не намерено давать врангелевцам земли. Оно хочет использовать их как белых рабов. Каждый заключивший контракт попадал в полную зависимость к хозяину плантации. Точно неизвестно, сколько людей там погибло