эмиграции крупный ученый-гидроэнергетик, доктор наук Н. Г. Кривошеин. «Тридцать лет жизни в Южной Америке, — писал он, — прошли в постоянной погоне за заработком… За 16 лет работы в Парагвайском университете из-за отсутствия оборудования мне не удалось для моих исследований провести ни одной лабораторной работы»³⁵. Кривошеин сетовал на то, что в Парагвае долгие годы мертвым грузом лежали рукописи его работы по гидродинамике.

Как утверждает Д. И. Мейснер, вопрос о том, должна ли эмиграция «входить» в местную жизнь, принимать гражданство тех стран, где она живет, превратился в свое время в предмет спора. П. Б. Струве, например, считал, что должна. По опубликованным за границей данным, за первые десять лет примерно 10 тыс. эмигрантов приняли французское гражданство³⁶. Но, как уже отмечалось, многие русские эмигранты в первом поколении оказались почти неспособными к ассимиляции. Более того, по мнению Б. Н. Александровского, то, что они находились на низшей ступени общественной лестницы, заставляло. их резко отрицательно относиться к стране, в которой они жили. Правда, есть и другие мнения. «Я люблю Францию искренне и давно, — писал Л. Д. Любимов, — как страну, где я прожил лучшую часть сознательной жизни, а французская культура дорога мне с юношеских лет»³⁷. /92/

Каковы бы ни были особенности жизни в той или иной стране, эмигрантский быт представлял собой причудливое переплетение старых традиций и привычек с новыми навыками. Характерным явлением эмигрантской жизни была православная церковь. По воскресеньям и праздничным дням толпы русских эмигрантов шли в церковь не только отдать дань традиции, попытаться при помощи религии отвлечь себя хотя бы на время от реальностей мира, но и для того, чтобы послушать хор, узнать последние новости, может быть, подзанять денег, сговориться о встрече и т. д. В Париже, по разным данным, было от 10 до 30 русских церквей, в том числе православный собор на улице Дарю. Причем так уж повелось, вспоминает Л. Д. Любимов, что в церквах у правого клироса собиралась эмигрантская «знать», а еще большая толпа — во дворе.

Борьба церковников за власть сразу же породила разногласия. Зарубежная русская православная церковь раскололась на два основных течения. В августе 1922 г. на соборе зарубежных архиереев в югославском городе Сремски Карловцы митрополит Антоний (Храповицкий) был поставлен во главе архиерейского синода, который претендовал на управление всей русской церковью. Другую часть зарубежной русской церкви возглавлял митрополит Евлогий, обосновавшийся в Париже. В 1921 г. он принимал участие в съезде монархистов, но потом постепенно занял особую позицию, объявил «аполитичность» церкви и стал называться митрополитом западноевропейских русских православных церквей, провозгласив их самостоятельность.

Последовали взаимные обвинения в ереси. Евлогианцы ставили в вину митрополиту Антонию изданный им катехизис православной веры, где он будто бы допустил искажение евангельских текстов. Антонианцы тоже не остались в долгу. Среди разных обвинений в адрес митрополита Евлогия было обвинение его в том, что сергиевское подворье в Париже устроено им на еврейские и масонские деньги. Но больше всего церковных иерархов волновали вопросы, кто кому подчинен, кто кого запрещает, отлучает или благословляет.

Митрополит Евлогий в августе 1926 г. настойчиво призывал свою паству: «Возлюбленные во Христе братия и сестры! Мне вверено святейшим патриархом^* управление западноевропейскими церквами, и я не могу от этого отказаться, не могу сойти с этого пути… Как и прежде, слушайте меня, как высшего законного архипастыря, и не принимайте никаких других распоряжений в церковной жизни, откуда бы они ни исходили, без моего согласия».

А в распространенном через полгода послании митрополита Антония утверждалось: «Мы не можем признать многих прав /93/ митрополита Евлогия, которые он приписывает себе путем произвольного толкования патриарших указов. Митрополит Евлогий стал явно покровительствовать модернизму как в области христианского вероучения, так и в сфере церковной жизни»³⁸. Шли годы, но свара между «отцами церкви» продолжалась. В октябре 1930 г. митрополит Евлогий жаловался на очень грубые выпады против него со стороны митрополита Антония. «Новое произведение митрополита Антония, — писал Евлогий, — шито старыми, гнилыми нитками неправды». Борьба велась и за право владения церковным имуществом. Евлогий возбудил судебные иски и обвинял Антония в том, что тот отнял у него часть «вверенной ему епархии» в сеял «смуту и разделение». Все попытки церковного примирения оказались безуспешными. Положение, которое сложилось в церкви, накладывало свой особый отпечаток на весь эмигрантский быт.

Сложной и противоречивой была культурная и научная жизнь эмиграции. Эта тема требует специального изучения, анализа и объективной оценки. Обращая внимание только на культурные достижения русских за рубежом, некоторые эмигрантские авторы находились под влиянием своего рода эмигрантского патриотизма, который, как правильно заметил Л. Д. Любимов, «лишь кривое зеркало подлинной национальной гордости»¹. Русский научный институт в Белграде установил наличие в эмиграции в 1930 г. примерно 500 ученых, в том числе около 150 бывших профессоров российских университетов и высших школ. В действительности их было значительно больше, особенно в первые годы эмиграции.

В Праге, Париже, Белграде, Берлине, Софии, Харбине, других центрах эмиграция создавала различные научные общества, учреждения, учебные заведения. Общество инженеров в Париже, например, насчитывало свыше 3000 членов, общество химиков — более 200, общество врачей — несколько сот².

В первые годы проводились съезды русских «академических организаций». С 1921 по 1930 г. в Праге, Белграде, Софии состоялось по крайней мере пять таких съездов. В этих организациях тон задавали оказавшиеся в эмиграции кадетские профессора, они действовали по уставам, изданным в России до 25 октября 1917 г.

Но если говорить о каких-то научных результатах в области естественных наук и техники, то их добились прежде всего те русские ученые-эмигранты, которым удалось устроиться в иностранных университетах или институтах.

Пастеровский институт в Париже был тем научным центром мирового значения, в работе которого принимали участие многие русские ученые. Самый крупный из них — С. Н. Виноградский, /94/ член Французской и почетный член Российской Академии наук (1923 г.). В Советском энциклопедическом словаре С. Н. Виноградский назван одним из основоположников отечественной микробиологии. Его работы в области агробиологии получили международное признание еще в 80—90-х гг. прошлого века. С 1922 г. Виноградский жил во Франции и в течение тридцати лет возглавлял агробактериологическую лабораторию в Пастеровском институте. В том же институте разрабатывал проблемы иммунитета и научал защитные свойства фагоцитов С. И. Метальников — ученик И. И. Мечникова и И. П. Павлова.

В книге П. Е. Ковалевского «Зарубежная Россия», вышедшей в Париже в 1971 г., сделана попытка дать краткий очерк деятельности русских ученых в иностранных университетах и научных центрах. По мнению автора, ни в одной области науки они не развили такой широкой деятельности, как в геологии и почвоведении. Заметный след в этих науках оставили представители трех разных поколений: некоторые видные ученые, получившие известность еще в России, но оказавшиеся по разным причинам за рубежом, и те, кто именно там начал свою научную работу, и, наконец, русские по происхождению, получившие свое образование за границей, но сохранившие живые связи с научными традициями родины своих предков. Собственно говоря, такое положение в разной степени можно было наблюдать не только в геологии и почвоведении, но и в других отраслях науки. По опубликованным данным, свыше пятидесяти геологов русского происхождения были в 1921–1934 гг. выпускниками Национальной школы геологии и горной разведки в Нанси (Франция)³.

В Советском Союзе пользуются признанием труды наших соотечественников, которые внесли свой вклад в развитие мировой науки. В СССР не раз, например, издавались работы известного геолога, одного из