— А что такое «личное», девочки? Ведь всё, что я люблю, всё — мое личное… Это же очень много… — И внезапно перебила себя: — Как у Ленина? «Без человеческих эмоций» нет «человеческого искания истины…»

О Деевском районе, одном из передовых в крае, бригада слышала давно, а Виктор — тот прямо уши прожужжал.

После Верхней Поляны и соседнего с ней Источинского района, где неустройство лезло из всех углов, Алёна очень рвалась в Деево.

Из Источинокого выехали утром и, учитывая качество дорог, предполагали, что пятьдесят километров проедут часа за два с половиной и успеют отдохнуть, пообедать, осмотреть Деево да ещё прорепетируют «В добрый час!» для Саши Огнева.

Кроме полного вечернего концерта в Доме культуры, бригаде на следующий день предстояло дать четыре коротких выступления на полевых станах. Эти коротенькие концерты во время обеденных перерывов назывались упрощённо «половинками». В этих «половинках» Алёшу впервые должен был вместо Миши играть Огнев — это позволяло бригаде разделиться и работать одновременно на двух станах.

Они проехали километров двадцать пять, успели почернеть от пыли, уже устали проклинать тряску и жару, как вдруг на очередном ухабе автобус словно крякнул, закачался и, припадая на правое переднее колесо, остановился.

— Рессора! — в один голос закричали Виктор, Арсений Михайлович, Саша Огнев и один за другим выскочили из автобуса.

Оказалось, что действительно сломался какой-то коренной лист рессоры, ехать нельзя и починить здесь нельзя.

Кузов подняли домкратом, разобрали рессору, и Виктор, обещав вернуться «часика через три, не более», уехал на попутной машине в ближайший гараж километров за десять. Бригада осталась «загорать» в ожидании.

Поблизости ни жилья, ни воды, ни тени. Поля, поля и поля. Солнце пекло немилосердно.

Сначала шутили, острили по поводу «вынужденной посадки». Потом притихли, девушки сидели на чемоданах в жалкой тени от автобуса, остальные бродили, присаживались время от времени на сухую горячую траву. Лучше всех устроился баянист: улегся на склоне придорожной канавы, поставил в изголовье свой баян, накинул на него плащ и, соорудив таким образом нечто вроде тента, мгновенно уснул.

Прошло три часа. Неотрывно следили за каждой машиной, появлявшейся в той стороне, куда уехал Виктор, но они одна за другой мчались мимо, надолго оставляя пыльную завесу.

Хотелось есть, а ещё больше — пить, жара утомила даже самых выносливых. Прошёл и четвёртый час, и пятый был на излёте, стало тревожно: ведь вечером концерт в Дееве, туда ещё часа полтора езды, да пока Виктор поставит рессору… А все голодные, измученные, отдохнуть некогда, а уж в Дееве-то никак нельзя осрамиться. Приходила в голову мысль: не случилась ли с Виктором беда?

Алёна с Олегом присели на траву, вытянув ноги, набухшие от зноя и ходьбы, — на ходу всё-таки меньше пекло, Алёне так хотелось спать, что глаза сами закрывались.

— Слушай, у нас же летит репетиция «Доброго часа», — сказала она, чтобы прогнать сон.

— Ага, — облизывая пересохшие от жары губы, ответил Олег. — Ничего: «половинки» назначены на три часа, может, успеем прорепетировать. Да, честно говоря, Сашке и не нужен этот прогон, это уж его дотошность заедает. — Олег посмотрел в ту сторону, где между дорогой и пшеницей маячили взад и вперед Миша, Арсений Михайлович и Огнев, о чём-то негромко, но горячо споря. — Ну, что там наш мудрый триумвират родит?

Из-за автобуса донесся отчаянный, истеричный крик Маринки:

— Не могу больше! Я умру здесь!

— У, психованная! — выругалась Алёна, однако, как и все, бросилась к ней.

Бледную до зелени, плачущую Марину поддерживала Глаша. Зина стояла перед ними на коленях, испуганно обмахивая их косынкой.

Маринку уложили на чемоданы. В горячей воде из раскаленного радиатора смочили платки, кое-как остудили их, помахивая на ветру, положили Маринке на лоб и на сердце. её вдруг начало тошнить. Глаша, оставив Маринку на попечение Миши и Зины, торопливо отвела за автобус Арсения Михайловича, Алёнку, Олега и Огнева.

— Похоже на тепловой удар, — сказала она почти беззвучно.

Однако, что нужно делать — везти ли Марину в ближайшую больницу на первой попутной, или тряска для неё опасна, — не знала даже Глаша…

— Поеду в больницу, выясню… — начала Алёна — её мучило, что она не сразу поверила в Маринкину болезнь.

— Почему ты?

В эту минуту налетел ветер, вздымая пыль, и сразу стемнело.

Никто не заметил, как черная туча, закрыв полнеба, уже наползала на солнце. Упали крупные капли, сверкнула молния, сразу же последовал раскат грома. Опять закричала Марина. Все заметались: дождь хлынул стеной.

В машине, поднятой на домкрат, укрыться было нельзя. Олег осторожно влез в автобус, но пока собрал плащи, все уже промокли насквозь. На Маринку вдруг полило с автобуса, её спешно перенесли на обочину и опять уложили на чемоданы, укрыли плащами. Она тряслась, как в лихорадке, девушки и Миша растирали ей руки и ноги. Время от времени смотрели на дорогу, прислушивались, ждали.

Из канавы вылез баянист, ошалело моргая от хлеставшего в лицо ливня, и сказал неуверенно:

— Так и промокнуть можно.

Только потом, вспоминая это «явление», хохотали до слёз, а в ту минуту вовсе было не до смеха.

Арсений Михайлович, засучив брюки, встал посреди раскисшей дороги «голосовать», чтобы добраться до ближайшей больницы и сообщить в Деево о непредвиденной задержке.

В мути дождя затарахтел мотоцикл, со свистом и шелестом разбрызгивая грязь, проскочил мимо, затормозил, затих на мгновенье и вернулся.

— Вы, что ли, артисты будете? — крикнул мотоциклист.

— Да, да, да!

Арсений Михайлович, пробираясь между лужами, подошёл к мотоциклисту. Через минуту парень умчался, а он спустился с дороги с доброй вестью — Виктор прислал записку: «Граждане, спокойствие! Подкрепление из Деева в пути. Подробности лично. Ваш В.».

И сразу всё повернулось. Туча унеслась так же стремительно, как и налетела. Опять засияло солнце, и всё вокруг засверкало. Правда, солнышко уже катилось вниз и не жгло, все скинули плащи, грелись в его нежарких лучах. Однако самым неожиданным и радостным было то, что Марина вдруг ожила. Тут-то уж Глаша и поставила настоящий «диагноз».

От сердца отлегло. И так легко дышалось после грозы, запахли травы и сырая земля.

Чтобы взбодриться, размяться, Алёна с Олегом занялись фехтованием на воображаемых шпагах и не слышали, как возник спор между Джеком и Арсением Михайловичем. Они подошли, когда спорящих уже окружили Женя, Огнев, Зина и Глаша.

— О чем вы говорите? Что вы знаете? — горячился Арсений Михайлович. — Как можно забыть, что права непременно накладывают обязанности? Мне всю душу переворачивает, когда я вижу распущенность, пьянство, безнравственное, неуважительное отношение к людям, как в Верхней Поляне, или эти убийственные дороги. Так говорить, как вы… — Он посмотрел на Джека с нескрываемым осуждением. — Вы разве не отвечаете за каждое безобразное явление вместе со всеми?

— Отвечаю. Хулиганство, лень, пьянство, всю человеческую мерзость ощущаю как личную свою вину. А вот…

— Я не к вам обращаюсь, Саша, — прервал его Арсений Михайлович.